Новый мир, 2003 №01

Все было попусту. Пафос. Разоблаченье властей.
Ненавидели люто. Любили дергано.
Пытались делать детей
в отсутствие детородного органа.
Уходили в ванную, кафельную, как морг,
и ложились в воду, с бритвой, водкою
и телефоном. Спасал звонок.
Брали глоткою.
А теперь ори не ори — все оральный бред.
Заиметь прислугу. Пожить барыней.
Поиметь весь высший свет,
разоблаченных баловней…
Мама, Господи, ну а кто ж меня,
хоть какой плюгавенький?!
Чтобы сам пришел, среди бела дня,
цветик аленький.
Паду в ножки, расстелюсь травой,
брошу чушь пороть.
Буду щи варить да поругивать Путина.
Не дает Господь.
Говорит Господь: — Не пора, Ватутина.

* * *

Сыну до рождения.

Я нарисую тебе далекое море и белый берег я повешу рисунок над твоей головою чтобы ты всматривался в дома на горе синей чтобы ты выискивал что-то родное из прошлой жизни Я нарисую тебе белые стены в зеленой долине за которой море и перед которой море никогда не думала что ты воплотишься я никогда не думала что мне воздастся по вере Взгляд твой уйдет от меня тихо в солнечное сияние горизонта и из твоих мечтаний родится твоя вера и улетит твой помысел в золотую гавань

Олег Павлов Вниз по лестнице в небеса

Павлов Олег Олегович родился в 1970 году в Москве. Окончил заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького. Автор романов и повестей «Казенная сказка», «Дело Матюшина», «Карагандинские девятины», «В Безбожных переулках» и др. Публиковался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Москва» и др. Постоянный автор журнала «Новый мир». Живет в Москве. Авторская страница в Интернете: www.pavlov.nm.ru.

Звали мы его Игорьком, а для всех чужих он был Митрофаном — простая фамилия превращала его на слуху в зловещего мужика. Игорек был не намного старше нас, но больше не ходил в школу, а поэтому выглядел в наших глазах чуть ли не стариком. Хотя он и без того отличался от подростков, что льнули к его силе, храбрости, глотая с восторгом воздух опасной жизни, — а когда смеркалось или зазывно кричали из окон мамаши, разлетались по домам.

Дома никогда не ждал его готовый обед, да и ждать с обедом было некому. Отца с матерью своих он не помнил. Говорил, что родился в тюрьме. Жил он у бабки с дедом, но когда вырос, они пускали в квартиру, только если приносил бутылку водки. Завирал он для лихости, или это было правдой, но еще говорил, что все впитал в тюрьме с молоком матери и что дед приучил его пить водку с шести лет.

Пропитое, казалось, вечно неумытое лицо Игорька одеревенело от шрамов, похожее на бойцовский щит. Черные угли глаз потухли, но вдруг вспыхивали и пылали так жарко, что он увлекал за собой одним только взглядом. Рядом с ним исчезал страх. И взгляд этот не был угрожающим или властным. В нем подчиняло ровное, спокойное бесстрашие. Оно было как небольшое пламя, в котором, даже не чувствуя боли, медленно сгорал человек — или черное что-то, спрессованное в камень.

Он был вынослив и очень силен физически. Ради фокуса, чтобы поразить наше воображение, мог затушить о себя сигарету и не издать ни звука. Говорить для него было мучительно. Он молчал, как будто даже перед глазами видел все время то, что не в силах был выразить в словах. Обычно был спокоен. Чутко слушал, живо откликался на хорошее смехом, на плохое — сопением и нервным звуком плевков. Или вдруг отчетливо произносил, все для себя решая: «сука», «подлюка». А если волновался и не мог уж молчать, то голос его звучал как громкий собачий лай, разве что окрашиваясь чувствами.