Новая жизнь

И это возвращение вздохов вернуло и исчезнувшие слезы так, что мои глаза стали казаться двумя предметами, которые только и желают плакать, и часто случалось, что от долгого плача вокруг них появлялся пурпурный цвет, который бывает у тех, кто терпит муки; отсюда ясно, что они были достойно награждены за свою суетность, так что с тех пор не могли видеть никого из тех, кто на них смотрел и мог бы отвлечь их от их намерения. И я, стремясь, чтобы такое дурное желание и напрасное искушение оказалось разрушенным так, что никакое сомнение не могло закрасться в те стихи, что я сказал раньше, решил написать сонет, в котором я пояснил бы смысл этого рассуждения. И я написал тогда: увы, мои несчетные… Я говорю: увы! — потому, что я стыдился того, что глаза мои были так суетны. Я не разделяю этого сонета, так как смысл его и так ясен.

Сонет XXIII

Увы! мои несчетные вздыханья, —
Их мысли в сердце горестном рождали, —
Глаза мои так сильно утомляли,
Что невозможно стало созерцанье.
У них остались только два желанья:
Страдать и слез потоки лить в печали.
И плакать те глаза так часто стали,
Что их обвил Амур венцом страданья.
И мыслей тех и вздохов рой смятенный
Наполнил сердце горестной тоскою;
И стал тогда Амур совсем смиренным,
Ведь вздохи силою полны такою —
Звучит в них имя нежное Мадонны
И много слов о смерти той блаженной.

Глава XLI

После этих волнений случилось так: в это время многие шли, чтобы увидеть благословенный образ, который Иисус Христос оставил нам как отпечаток своего прекрасного лица, что созерцает теперь во славе своей моя донна, что некоторые пилигримы проходили по дороге, которая идет почти посередине того города, где родилась, жила и умерла благородная донна, и шли они, как мне казалось, глубоко задумавшись. И я, размышляя о них, сказал самому себе: эти пилигримы, наверное, издалека, и я не верю, что они что-нибудь слыхали об этой донне. Они, мне кажется, ничего о ней не знают; таким образом, и мысли их об ином, а не о ней — быть может, они думают о своих далеких друзьях, которых мы не знаем. Потом я сказал про себя: я знаю, что если бы они были из ближайших мест, то, наверно, их лица были бы омрачены при прохождении через город печали. И еще я сказал самому себе: если бы я мог задержать их немного, я бы мог их заставить плакать, прежде чем они ушли бы из этого города, и потому я скажу такие слова, которые заставят плакать всякого, кто их услышит. Итак, когда они скрылись из виду, я решил написать сонет, в котором я бы выразил то, что я сказал самому себе, и, чтобы он вышел более жалобным, я решил сказать так, как будто бы я говорил с ними. И я написал этот сонет, который начинается словами: о, пилигримы.

Я говорю — пилигримы, следуя широкому значению этого слова, так как пилигримы можно понимать в двояком смысле: в широком и в узком. В широком — пилигрим всякий, кто находится вне своего отечества; в узком — пилигримом зовется только тот, кто идет к дому святого Якова или оттуда возвращается. И нужно сказать, что, собственно говоря, три названия имеют люди, которые идут на служение Всевышнему. Они зовутся пальмоносцами, если они идут за море[54], туда, где часто носят пальму; они называются пилигримами, когда они идут в Галисию, потому что могила св. Якова была дальше от его родины, чем всякого другого Апостола; они зовутся «Romei»[55], когда идут в Рим, куда шли и те, кого я здесь назвал пилигримами. Этот сонет не делится, так как смысл его совершенно ясен.

Сонет XXIV

О, пилигримы, тихо вы идете
И о вещах нездешних размышляя.
По виду вашему я заключаю —
В далеких странах, верно, вы живете.
Зачем же вы горячих слез не льете,
Печальный город наш пересекая,
Как будто ничего о том не зная,
Что в наших горестных местах найдете?
Когда бы вы на мне остановились,
Я чувствую, что с горькими слезами
Вы слушали б мое повествованье.
Так знайте: Беатриче мы лишились,
Все, что о ней расскажем мы словами,
Заставит плакать вас от состраданья.

Глава XLII