Новая Хроника

15 октября герцог назначил новых приоров Флоренции, избрав их в основном из членов младших цехов и из потомков гибеллинов. Он дал им знамя справедливости, составленное из трех частей. Ближе к древку находился герб коммуны, алая лилия на белом поле. Посредине — герцогский герб — окропленное голубое поле с золотым львом, на шее у которого был изображен герб народа. За ним шел алый крест на белом поле, а над ним — грабли из королевского герба[757]. Приоров герцог поместил на площади — в доме, где раньше располагался экзекутор. У них оставалось мало обязанностей и еще меньше власти и почетных прав: обычай, разрешавший синьорам бить в набат и сзывать народ, был отменен. Гранды, призвавшие герцога к власти и ожидавшие, что он упразднит народное правление на словах и на деле, как было им обещано, забеспокоились при виде вышеописанного нового разноцветного знамени. Тем более, что в эти дни герцог приговорил одного из членов рода Барди к уплате пятисот золотых флоринов за рукоприкладство, так как он чуть не задушил одного пополана, своего соседа, который ему нагрубил. Так лицемерно герцог вел с горожанами двойную игру, всячески запугивая поддержавших его в свое время грандов, ограничивая все права и свободы и сохраняя лишь видимость народного правления и синьории. Он упразднил должности гонфалоньеров компаний народа и отнял у них знамена, отменив все прочие народные должности и установления, а у правления оставил только угодных ему мясников, виноторговцев, чесальщиков шерсти и членов младших цехов. Им он предоставил свободу выбирать себе по вкусу консулов и ректоров, ибо они стремились нарушить иерархию цехов, чтобы получать более высокую плату за свой труд. Все эти и другие поступки герцога, о которых мы вскоре скажем, привели к заговору против него, устроенному, как можно будет видеть, теми же пополанами и грандами, что наделили его властью. Герцог велел изъять у граждан арбалеты, велел укрепить подступы ко дворцу народа, забрать решетками окна нижнего зала, где собирался совет, чтобы обезопасить себя на случай покушений со стороны граждан, и приказал огородить всю территорию, начиная от дворца до зданий Фильоли Петри, домов и башен Маньери, Манчини и Белло Альберти, включая полностью старинное укрепление Гвардинго и часть площади. Это место он стал укреплять толстыми стенами, башнями и контрфорсами с тем, чтобы вместе с дворцом оно представляло собой мощный и грандиозный замок. Обтесанные камни и лес он брал на прерванном строительстве по восстановлению Старого моста, столь необходимого для флорентийской коммуны. Для расширения площади вплоть до квартала Гарбо герцог велел снести дома Санто Ромоло. Также он обратился с прошением к папскому дворцу, чтобы ему разрешили разобрать храмы Сан Пьеро Скераджо, Санта Чечилия и Сан Ромоло, однако не получил согласия римской церкви. Ряд дворцов, укрепленных зданий и прекрасных домов, окружавших дворец, он отобрал у владельцев и поместил там своих людей и баронов, даже не заикаясь об оплате. У входов помимо старых он велел сделать новые пристройки и укрепить двери. Его люди и сам он допускали грубости, насилия и безобразные поступки по отношению к флорентийским женщинам и девицам. Ради женщин он отнял у Христовых нищих приют святого Евсевия, находившийся под опекой цеха Калимала, и незаконно передал его постороннему лицу. Кроме того, из женолюбия он позволил флорентийкам снова носить украшения и открыл публичный дом с продажными женщинами, от которого его конюший получал большую прибыль. Он устраивал мировые между горожанами и жителями контадо, и это было лучшим из его деяний, но герцогские чиновники и сам он сильно наживались на этих сделках, получая от просителей деньги. Герцог отменил выплату из налогов возмещения гражданам, которых в свое время принудили дать в долг флорентийской коммуне деньги на войну в Ломбардии и Лукке, о чем мы упоминали. Эта сумма составляла более трехсот пятидесяти тысяч золотых флоринов, уплаченных на протяжении ряда лет с некоторой компенсацией. Это было великим несчастьем и бременем для граждан, подрывало доверие к коммуне со стороны тех, кому она должна была крупные суммы, и обрекало их на разорение. Все налоги, которые доходили до двухсот тысяч золотых флоринов в год с лишком, не считая прочих поступлений и пошлин, герцог присвоил себе. Он велел произвести опись имущества в городе и в контадо и заставил уплатить за нее более восьмидесяти тысяч золотых флоринов, что чрезвычайно отяготило пополанов и грандов, живших доходами с этого имущества. Приступая к оценке имуществ, герцог клятвенно обещал не вводить больше никаких налогов и податей, но не сдержал слова и без конца донимал граждан все новыми займами, облагая их непомерной данью с помощью некоего сера Арриго Феи, своего приятеля, который умел придумывать разные способы добывания денег. Всего за десять месяцев и восемнадцать дней, что герцог процарствовал, он прибрал к рукам по займам, кадастру, налогам, штрафам и другим источникам чуть ли не четыреста тысяч золотых флоринов в одной Флоренции, не считая доходов с прочих соседних земель, подчинявшихся ему. Из этих денег больше двухсот тысяч флоринов золотом он переправил во Францию и в Апулию, ибо во всех подвластных ему городах у него было едва-едва восемьсот всадников, да и тем он недоплачивал. Но только в момент краха, когда в них возникла надобность, у герцога открылись глаза на это постыдное упущение. Распределение постов и должностей при нем было следующим. Приоры, как мы говорили, располагали лишь номинальной, а не реальной властью, у них не было никаких прав. Подеста был назначен мессер Бальоне де'Бальони из Перуджи, весьма охочий до денег. А мессера Гвильельмо д'Ассизи звали блюстителем, каковой титул следовало понимать так: палач и тюремщик. Он расположился во дворце белых Черки в Гарбо. У герцога было три штатных судьи, называвшихся верховными. Их резиденция находилась в наших домах и дворах, и в лоджиях младших Виллани в Сан Проколо, и были они великими мздоимцами. Один из них, мессер Симоне да Норча, занимался финансовыми делами коммуны и закоснел во взяточничестве гораздо сильнее тех, кого он судил за лихоимство. Он жил во дворце Черки в Сан Проколо. В советниках у герцога был судья из Лечче, его земляк из Апулии. Правителем его канцелярии состоял Франческо, епископ Ассизский, брат блюстителя; также он держал при себе мессера Тарлато да Пьетрамала и мессера Оттавиано де'Бельфорти из Вольтерры (как заложников от их городов) и епископов Вольтерры, Пистойи и Ареццо (из Убертини) — ради лицемерного прикрытия. С флорентийцами он почти не якшался, относился к ним с презрением и вовсе не заботился об их нуждах, спрашивая совета только у мессера Бальоне, у блюстителя и у мессера Черретьери де'Висдомини, людей испорченных каждый на свой лад до мозга костей. Свои декреты он обнародовал задним числом и скреплял печатью, которой его канцлер очень хорошо умел пользоваться. Правитель был весьма непостоянного нрава и нетверд в исполнении обещаний, жаден, корыстолюбив и груб. Внешне он был уродлив, маленького росточка, оброс бородой и по своей проницательности и лукавству больше напоминал грека, чем француза. Блюститель при его власти велел повесить мессера Пьеро да Пьяченца, судью по торговым делам, обвинив его в обмане и в переписке с мессером Лукино из Милана. Герцог стал притеснять поручителей Наддо ди Ченни дельи Ручеллаи, находившегося в ссылке в Перудже, и заставил его возвратиться с охранной грамотой 11 января. По возвращении же того нарушил свое слово и приказал его повесить, привязав цепью за шею, чтобы невозможно было снять тело с виселицы. У поручителей же изъял пять тысяч пятьсот пятнадцать золотых флоринов, утверждая, что тот якобы похитил их у Луккской коммуны. Это помимо отнятых ранее денег и имущества, конфискованного у осужденного в пользу герцога. Предлогом послужили сношения того с коммунами Сиены и Перуджи, направленные якобы против герцога, ибо эти города косо смотрели на его соседство и власть. Отчасти, возможно, так оно и было. Наддо отличался тонким и проницательным умом, большим весом в коммуне и самомнением, питал склонность к наживе. Его отец Ченни, пользовавшийся великим уважением, скорбя о сыне и опасаясь герцога, постригся в монахи в Санта Мария Новелла и, если его намерение было искренним, это пошло на пользу его душе. Ведь он должен был раскаиваться за проступки перед коммуной, особенно за то, что он расстроил договор с пизанцами, который, как мы говорили, мог быть заключен с почетом для нее. В это время, в марте, герцог заключил союз с пизанцами и обязался содержать совместно с ними две тысячи рыцарей против любых возможных противников. У пизанцев было восемьсот всадников, а у герцога — тысяча двести. Эта дружба пришлась совсем не по душе флорентийцам и всем тосканским гвельфам и не принесла никаких плодов, ибо это оказалась разношерстная и мало подходящая друг другу компания. В том же марте месяце герцог учредил в контадо Флоренции шесть должностей подеста, по одному на сестьеру, с широкими полномочиями в сфере имущественных и личных наказаний. Им было положено большое жалованье, и достались эти должности в основном грандам или недавним мятежникам, только что получившим право вернуться во Флоренцию. Это новое учреждение вызвало сильное недовольство горожан, а еще более того — жителей контадо, на которых легло бремя расходов. Герцог велел схватить некоего Маттео ди Мороццо и пытать его раскаленными щипцами, а затем вырезать ремни со спины, проволочь по земле от площади до виселицы и повесить. Этот человек раскрыл заговор Медичи и других против герцога, но тот на свое несчастье и беду, которые с ним потом приключились, не поверил ему. В последний день марта он приказал повесить в Монте Ринальди Ламберто дельи Абати, храбро сражавшегося в нашем войске под Луккой вместе с отрядами мессера Мастино, за то, что тот сообщил ему о заговоре некоторых грандов Флоренции, сносившихся с мессером Гвидо Риччо да Фойано, капитаном мессера Мастино на предмет свержения герцога. Последний же обвинил Ламберто в том, что он сам вступил в сговор с мессером Мастино, чтобы отнять у него власть. На самом деле это было неправдой, а правда состояла в том, что говорил Ламберто, но герцог жил в постоянном страхе и подозрении, и кто бы ни заговаривал о покушении и ни открывал ему действительных или мнимых заговоров, попадал в лапы блюстителя его власти и умирал в жестоких мучениях. На Пасху 1343 года герцог устроил для горожан, для своих баронов, коннетаблей и солдат великий праздник со щедрым угощением, хотя оно и вставало поперек горла. На площади Санта Кроче в течение нескольких дней был объявлен турнир, но мало кто принял в нем участие, потому что и грандам и пополанам его порядки стали уже приедаться. В начале апреля этого года по указанию герцога приступили к укреплению и возведению стены вокруг Сан Кашано, куда должно было сойтись окрестное население, и уже было заготовлено новое название — Кастельдукале[758]. Но эти работы далеко не продвинулись. На праздник во Флоренции составилось шесть компаний, у каждой из которых был свой наряд, и одетые в него бедные пополаны устраивали по всему городу танцы. Самая большая была в Красном городе, и старшего в ней звали Императором. Другая, в Сан Джорджо, называлась Пальялоко[759], и эти две компании устраивали между собой потасовки. Остальные были в Сан Фредиано, в предместье Всех святых, в Сан Паоло и на Широкой улице оружейников. Все это происходило по подсказке и разрешению герцога, который с помощью такой нарочитой нелепости думал снискать себе любовь простого народа. Но в трудный час это ему мало пригодилось. Праздник святого Иоанна он велел отмечать цехам по старинному обычаю, без знамен. Утром этого дня кроме обычных восковых свеч, подносимых замками, подчиненными коммуне (числом около двадцати), в знак преданности поступили двадцать пять флагов или золоченых палио, борзые, соколы и ястребы от Ареццо, Пистойи, Вольтерры, Сан Джиминьяно, Колле, от всех графов Гвиди, от Мангоны, Корбайи, Монте Карелли, Понтормо, от Убертини и от Пацци из Вальдарно, от всякой мелюзги из окрестных баронов и графов и от Убальдини. Вместе с подношением свеч это явило торжественное и возвышенное зрелище. Свечи, палио и прочие дары были снесены на площадь Санта Кроче, а потом их по одному представили во дворец к герцогу и посвятили святому Иоанну. Герцог приказал подшить к бархатному палио серый беличий мех по всей длине древка, и оно приобрело очень богатый вид. Праздник удался на славу, и был он первым и последним, который довелось справить герцогу во Флоренции по его преступлениям. В начале июня он вынес еще один бесчеловечный приговор. Некий Беттоне Чини из Кампи, один из вожатых старинной колесницы кароччо, которого герцог из уважения к кароччо незадолго перед тем сделал приором и обрядил в пурпур, когда он вышел из должности, пожаловался на чрезмерные налоги и сболтнул лишнее. За это герцог велел вырвать ему язык до самой глотки и, для потехи нацепив его на копье, водить Беттоне по всему городу, а потому выслал его в Пезаро, где тот и умер от полученного увечья. Этот образчик герцогского правосудия сильно обеспокоил граждан, которые поняли, что лучше держать язык за зубами и не жаловаться на чинимые по отношению к ним обиды и насилия. Сам же по себе Беттоне заслуживал подобной расправы и даже худшей, потому что он был грубым вымогателем и мытарем и имел самый поганый язык во Флоренции. Так что смерть была карой за его грехи. 2 июля герцог заключил союз с мессером Мастино делла Скала, с маркизами д'Эсте и с правителем Болоньи — он даже породнился с последним. Полезнее для него, однако, было бы водить дружбу с флорентийскими гражданами, ибо он уже совсем лишился их расположения, а связь с названными синьорами продлилась недолго и мало ему помогла. Итак, о делах и поступках герцога Афинского, пока он был властителем Флоренции, мы рассказали достаточно, и это было необходимо для понимания, почему флорентийцы восстали против него, а также для предостережения будущих поколений, чтобы они не выбирали себе ни наследственных, ни пожизненных правителей. Теперь мы оставим этот предмет и сделаем отступление о новостях, случившихся за это время повсюду, а затем закончим рассказ о господстве герцога во Флоренции. А пока упомянем о том, что нам стало достоверно известно на этот счет. В тот день и час, когда он пришел к власти, ученые астрологи записали расположение планет. Знак Весов был в двадцать втором градусе, этот знак переменчив и противостоит Овну, обозначающему Флоренцию. Наш покровитель планета Марс находилась в этом созвездии Весов, противном его дому, а его хозяйка Венера была в созвездии Льва в восьмом градусе, лицом к Сатурну и препятствуя его троичности. Этот гороскоп, по общему мнению всех астрологов, означал, что герцог не процарствует и года и его низвержение будет сопровождаться поношением, изменами и бунтом, хотя и не повлечет большого кровопролития. Впрочем, я полагаю, что причины скорее заключались в дурном распоряжении герцога своей свободной волей, каковую он направил на преступления и на злоупотребление властью.