Ночь предопределений

— Хотя на самом деле... На самом-то деле суть в другом...— Феликс оборвал себя, искоса взглянув на юношу, который шел с ним рядом, возвышаясь если не на целую голову, то на полголовы, и предупредительной сутуловатостью в сочетании с небольшим забеганием вперед стремился как бы сгладить свое превосходство в росте. Продолжать Феликс не стал, подумав, что тот все равно не поймет, а попытайся он разъяснить — не поймет тем более.

— Да, конечно,— сказал Сергей.— Он не то чтобы страшный, он... Беспощадный какой-то... Садист! Как их замучил всех, особенно эту, которая к вам утром приходила. Я даже думал — сейчас встану, поднимусь на сцену и рявкну: хватит!..

— Отчего же не рявкнули?— сердито спросил Феликс.

— А надо бы,— Сергей улыбнулся. Он явно не принял слова Феликса всерьез.

— Вам сколько лет?

— Двадцать пять, а что?

— Просто так.

— Когда у молодого спрашивают, сколько лет, это все равно что говорят, мол, ты дурак,— ухмыльнулся Сергей.

— Правда?

Феликс поймал на себе его пристальный, испытующий взгляд. Он подумал, что таким вот взглядом Сергей и смотрел ему в затылок, когда он почувствовал этот взгляд и обернулся.

— Не всегда,— отозвался он.— Хотя и так бывает.

— Вот видите,— произнес Сергей со странным удовлетворением.— Которые постарше, тем кажется, что, кроме них, никто ничего не понимает. А на самом деле все всё понимают, только каждый по-своему.

В его глуховатом голосе Феликс уловил подобие угрозы, по не поверил себе. Однако ему тут же вспомнился утренний инцидент... Сейчас он меня обличать будет, решил он. Этого только не хватало...

— Я ведь тоже кое-что понял,— сказал Сергей, заглядывая ему в лицо.— Еще сегодня утром... («Ну вот,— затосковал Феликс,— ну вот...») Вы ведь сразу сообразили, что здесь все неспроста, все очень серьезно... И — ходу!— Он сделал рукой зигзагообразное движение — так ускользает между камней змея...— А нам — сигареты: нате, пользуйтесь! Чем могу... А другого не ждите!.. Что, не так?

Он смотрел на Феликса, по-прежнему слегка забегая вперед и склонив набок голову.

Наглый парень, подумал Феликс. Вдобавок он, кажется, и выпил... Куда мы идем?.. Они шли по той самой дороге, между спящих, облитых лумой домишек, которая вчера вывела его с Айгуль к морю. Его раздосадовало то, как точно, уловил этот юнец утреннее его состояние и теперь выкладывал — без всякого смущения, напротив, радуясь тому смущению, которое испытывал Феликс, слыша его слова.

— Между прочим,— сказал он, останавливаясь,— допустим, у вас имеются основания, чтобы именно так, а не как-то иначе истолковать мое поведение, допустим... (Пока он проговаривал эту длинную фразу, Сергей по-прежнему, зрачки в зрачки, наблюдал за ним с откровенной насмешкой). Но вы должны согласиться, что и у меня достаточно оснований, чтобы истолковать ваше поведение как... Ну, мягко говоря, бесцеремонность...

— Или, еще проще, хамство?— закруглил Сергей,— Так вы хотели сказать?

— Пожалуй. Вы не знаете меня, я вас, и увидевшись впервые, не сказав друг другу и десяти слов...

Не то, поморщился он, не то...

— Ну нет,— сказал Сергей, улыбаясь.— Тут вы ошибаетесь...— Он улыбнулся одними губами, глаза смотрели строго, и было в них какое-то сознание права так на него смотреть.. — Ну, нет. То есть это вы меня видите в первый раз, а я вас — нет... Я вас еще лет десять назад видел, когда вы к нам в школу приезжали. На вас еще был свитер, толстый такой, из верблюжьей шерсти что ли... (Да, да, вспомнил Феликс, что-то такое было...) Вы... Знаете вы, чем вы для нас были?.. Мне казалось, я тогда наново родился. Да не только я!.. И на журфак я пошел, потому что вы меня на это натолкнули! Еще бы, на всей планете — бой со злом, бой за справедливость, честность, правду! Как тут оставаться в стороне? Если ты человек, а не козявка, не букашка...

Было смешно и немного страшно смотреть, на него, на то, как он раскачивался, руки в карманах, напряженный, натянутый, как струна, и лицо его, под яркой луной, казалось совсем белым.

— Я и потом не пропускал ни одной вашей вещи, ни одного рассказа. Все собирал, из журналов выдирал. Только зря! Уже ничего такого больше не было. То есть было, конечно, и такое, что нравилось, и даже как-то цепляло, но все это так... Ну, еще одна повесть, еще один рассказ... И только. А чтоб такое!..— Он выдернул руку из кармана и на уровне груди потряс распахнутой пятерней, как если бы на ней поместилась пудовая, едва удерживаемая гиря. — Такого нет, больше не было!

Молодость и жестокость,— Феликс внутренне поежился.

И в особенности молодость бывает жестокой, когда она права... Как будто в правоте уже заключено некое право на жестокость...

Он подумал еще и о том, что долгое время — во всяком случае — тогда, тогда...— он и сам выступал по праву молодости, и вот теперь стоит перед нею, лицом к лицу, и все в нем тоскует о жалости и пощаде...