Ночь предопределений

Сергей обескураженно моргал.

— А ну еще раз...

Спиридонов повторил движение.

— Чпок!.. Был человек — и нет человека!..

Он постоял немного, покачиваясь в задумчивости с пятки на носок, и вернулся на прежнее место, подле Карцева.

— Все равно,— упрямо возразил Сергей.— А ружье? Откуда оно взялось?.. Ведь согласитесь, как-то странно...— Не закончив, он с досадой махнул рукой.— Я в редакцию,— сказал он, наверное, первое, что пришло ему в голову. Бездействие тяготило его, было невыносимо.— Авось что-нибудь выясню... Вы не хотите?— он исподлобья взглянул на Феликса.

Не дождавшись ответа, Сергей решительно щелкнул массивной металлической бляхой, туго затянул ремень и вышел.

Пожалуй, надо было отправиться с ним... Но Феликс не мог преодолеть тоскливого чувства, что любые детали, подробности, уже известные или те, которые предстояло узнать, не в состоянии ничего переменить, переиначить в том, что случилось. И когда после ухода Сергея в комнате повисла, с каждой минутой уплотняясь, никем не нарушаемая тишина, он почувствовал еще и то, что возвращался сюда, все они возвращались с неясной надеждой — что-то исправить, изменить... Они опоздали... И в этом была их вина, которую тоже нельзя ни исправить, ни искупить, и вина для каждого — хотя в этом никто бы не признался — не менее тяжелая, чем смерть Темирова, и, может быть, еще тяжелей...

Возможно, он осознал это не сразу, но чувство, которое тогда у него возникло, придавало в этот день всему еще и второй, особенный смысл.

В доме у Темирова, куда вскоре отправились они все, исключая Гронского, которого уговорили остаться и отдохнуть, их встретила в дверях Айгуль. Она успела переодеться. На ней было черное платье, голову стягивала черная косынка. Должно быть, поэтому лицо ее казалось особенно бледным. Она сказала, что Темиров еще в больнице, в морге (она так и сказала, сухо и твердо:— «Темиров»), и провела внутрь дома.

В передней комнатке, такой тесной, что они, войдя, сразу заполнили ее целиком, на низком крашеном сундуке сидело несколько старух, и между ними мать Темирова. Она не плакала, не утирала глаз кончиком платка, просто сидела, глядя прямо перед собой подернутыми белесым туманом зрачками. Руки ее лежали на коленях, маленькие, сморщенные, похожие на птичьи лапки.

Айгуль, склонясь, тихо сказала ей несколько слов, и та в ответ едва заметно кивнула, продолжая смотреть перед собой сосредоточенным, ко всему безучастным взглядом.

Они в замешательстве стояли перед ней, как обычно в подобных случаях, не зная, что надо сделать или сказать, и зная, что по крайней мере что-то сказать необходимо. Между тем из соседней комнаты, дверь в которую была распахнута настежь, слышались приглушенные голоса, оттуда уже вынесли стол и еще какую-то мебель и на свежевымытом полу, еще не просохшем от воды, расстилали широкий, от стены до стены, ковер.

Вдруг Спиридонов, стоявший позади всех, протолкнулся вперед и опустился на одно колено. Губы его коснулись маленькой, сморщенной руки. Движение это, достаточно театральное само по себе, здесь не выглядело театральным. У Феликса сдавило горло. Вслед за Спиридоновым он склонился над сухонькой коричневой ручкой и, ни на кого не глядя, вышел во двор.

Вчетвером, оставив Риту и Веру с Айгуль, они отправились в больницу, где в глубине ограды, в дальнем углу им указали каменное, наполовину врытое в землю строеньице. Перед ним стояла грузовая машина с откинутым бортом и обтянутый выгоревшим брезентом «козел». Несколько человек сидели в сторонке на корточках, кружком, негромко переговариваясь. Они посмотрели на пришедших с недоверием, без всякого любопытства, и продолжали беседовать между собой.

Их помощь — а они отчасти на это рассчитывали — здесь, очевидно, была не нужна. Но они остались стоять тесной кучкой, словно в ожидании чего-то. Солнце пекло, спрятаться от него во дворике было негде. Карцев накрыл голову мятым носовым платком.

Спустя недолгое время к ним подошел Сергей, как и они, побывавший в доме Темирова. Он рассказал то немногое, что ему удалось узнать в редакции. Ружье, из которого стреляли, было обыкновенной охотничьей одностволкой, «ижевкой», принадлежавшей одному из шоферов, который прихватывал его в поездки. Оразу ружье попало в руки, когда наступила его очередь стрелять. Выстрел был сделан в упор, и примерно так, как это предположил Спиридонов. В редакции Сергей почти никого не застал, а те, кого застал, не знали ничего более существенного, никаких более важных подробностей.

Они подождали еще немного. Из морга, как из погреба, поднявшись на три или четыре заглубленных ступени, вышел рослый, сухощавый казах в таких же, как у Карцева, солнцезащитных очках, скрывавших выражение глаз, а значит и всего лица. К машине он проследовал размеренными шагами человека, привыкшего не спешить... Рядом с ним в «газик» уселся его спутник — светловолосый, нервозного вида человек, с объемистым портфелем в руке. Сергей шагнул к машине, но водитель уже включил газ.