Нобелевский лауреат

Зазвонил телефон. Крыстанов взял трубку и, пока он разговаривал, глаза их встретились. Ванда поняла, что что-то случилось.

Он протянул ей трубку.

Когда Ванда кончила разговаривать, в горле у нее так пересохло, так что она не могла вымолвить ни слова. Словно то, что ей только что сообщили, касалось кого-то другого и не имело к ней никакого отношения. С трудом сглотнув слюну, Ванда еле вымолвила осипшим голосом:

— У матери инсульт. Она в больнице.

— Когда это случилось?

— Не знаю. Сегодня утром ее увезла «скорая». Больше ничего не сказали.

— Тогда поехали. Я отвезу тебя.

— Да я и сама могу.

Но Крыстанов вообще не обратил внимания на ее слова.

Как только они покинули служебную парковку, он прикрепил мигалку, а потом включил и сирену. Ванда слышала ее, как сквозь вату. Она словно находилась в необъятном заснеженном поле, и ей ужасно хотелось лечь в сугроб и уснуть, но сирена не давала это сделать. Она машинально отмечала, как им неохотно уступают дорогу другие автомобили, но это ее как-то не волновало.

По правде говоря, им некуда было торопиться. Самое плохое уже случилось. По крайней мере, так она себе представляла. А вот насколько плохо — предстояло узнать.

— Выключи, пожалуйста.

— Ты уверена?

Ванда ничего не ответила, и Крыстанов выключил сирену.

Самое плохое уже не было вопросом времени.

Мать лежала в интенсивной терапии, и Ванду к ней не пустили. Впрочем, она и не настаивала.

Врач, с которым она разговаривала, был высоким и очень худым. У него была прическа морского пехотинца, а щеки заросли многодневной щетиной. Из-под зеленых форменных штанов, которые были ему очень коротки, выглядывали ноги в белых носках, обутые в огромные шлепанцы тоже белого цвета, удивительным образом напоминавшие ласты.

На бейджике, пришпиленном к карману его халата, значилось: «Д-р Миланов». Ванде пришло в голову, что было бы очень удобно, если бы подобные бейджики стали обязательными для всех. Тогда бы у людей отпала необходимость знакомиться друг с другом, прибегая к разным ухищрениям.

Пока они разговаривали, стоя с одной стороны стеклянной двери, которая, в принципе, должна была их разделять, Ванде пришло в голову, что ее мать где-то там, в глубине коридора, гораздо ближе, чем в любой момент последних месяцев, а может, даже и лет.

«Она ведь где-то там», — подумала Ванда.

«Нет, сейчас я не могу. Нет, не сейчас. К тому же, меня и не пустят».

Она не собиралась настаивать, люди добросовестно делали свою работу и не следовало им мешать. И тем не менее…

Доктор Миланов, у которого были впалые, заросшие щетиной щеки и огромные ноги-ласты, не давал ей каких-либо надежд.

— Вы не беспокойтесь, не надо ничего придумывать. Мне всего лишь нужна информация, — успокоила его Ванда.

— С какого времени у вашей матери было высокое давление? Какие лекарства она принимала? На что жаловалась?

Ванда ничего не смогла ответить на вопросы, которые задал ей доктор.

И только ясно дав ей понять, какая она отвратительная дочь, он соблаговолил рассказать ей, что же произошло.

Соседка госпожи Беловской, которая обнаружила ее в квартире в семь утра, вызвала машину скорой помощи, а потом сопроводила ее в больницу. Однако она вообще не упомянула, что у пожилой женщины есть дочь, сказав, что у Беловской нет родственников или, по крайней мере, она о таких не знает.

Ванде ужасно захотелось курить.

А также побыстрее уйти отсюда.

Крыстанов велел ей позвонить сразу же, как только она освободится, и он за ней приедет. Возможно, если она позвонит ему сейчас, то минут через десять он будет здесь — вряд он успел уехать далеко.

— Я не могу утверждать, но мы считаем, что инсульт случился незадолго до того, как ее обнаружила соседка, — продолжал врач, даже не скрывая досады от того, что ему приходится разговаривать с ней. — А это означает, что все поражения еще не совсем ясны. Сейчас мы стараемся стабилизировать ее состояние, но не стану скрывать — инсульт очень тяжелый. Конечно, это ваше дело, но пациенты с таким диагнозом обычно нуждаются в постоянном уходе, и не так уж часто можно прогнозировать полное восстановление. Не хочу вас пугать, но прогноз не особенно благоприятный.

Ванда слышала каждое его слово, тем не менее, ей казалось, что это происходит не с ней, а она наблюдает за всем как бы со стороны, не будучи в состоянии это объяснить.

— А когда вы сможете сказать что-то более определенное?

— Знаете что, позвоните после обеда… А лучше всего — завтра. У нее парализована вся левая сторона: нога и рука. Но в ближайшие часы положение дел может измениться, причем, к сожалению, в худшую сторону. Она не может говорить, но это не означает, что центр, управляющий речью, задет. Ваша мать в сознании, но очень растеряна, что в подобном положении нормально.

— А если я захочу ее увидеть?

— Я вам уже сказал: приходите завтра. Не могу вам гарантировать, что свидание возможно, но если ее состояние будет стабильным, мы можем вам позволить побыть с ней одну-две минуты. Сейчас ей лучше не волноваться.