Нью-Йорка больше нет

Нашего журналиста угостили водкой и дали закусить соленым огурцом. Проглотив обжигающую крепкую жидкость, привезенную из-за океана, заев ее соленым овощем, журналист подумал о том, что, наверное, есть что-то в этом заморском хмеле, в этой варварской закуске… Наш журналист успел передать в редакцию газеты готовую статью и пропал. До сих пор он не вышел с нами на связь. Несколько часов назад мы получили информацию, что его проглотил пресловутый червь. Остается только воскликнуть: «Все на борьбу с червем!»

«Вот беда», — тихо вздохнул Тимченко и, оторвавшись от газеты, задумчиво посмотрел вдаль. Территория парка заметно уменьшилась из-за спустившихся дремучих сумерек, зелень вокруг почернела и как будто бы стала гуще. «А там еще что?!»

Возле лавки, сразу в двух шагах от нее, чернее падавшей от нее тени, беззаботно растянувшись на спине, лежал человек. Помня про пустые водочные бутылки, Тимченко первым делом подумал, что это алкаш прикорнул. «Неужто земляк?» — Петька решил полюбопытствовать и нагнулся над спящим. И в ту же секунду, поморщившись, отшатнулся: незнакомец явно был мертв. Тимченко успел заметить, что тот был похож… Поборов страх и брезгливость, Тимченко вновь склонился над мертвецом — так и есть! То был знакомый таксист, смахивавший на арийца! Он пару раз возил Тимченко по Нью-Йорку. В лунном свете, пробивавшемся из-за мрачных битумных туч, лицо мертвеца выглядело грязно-серым, будто вымазанным в цементном растворе. Глаза, при первой встрече поразившие Петьку необыкновенной болезненной краснотой, точно глаза свежей селедки, теперь были похожи на потухшие стеклянные кнопки — «как на лифте, идущем в преисподнюю». (Петька видел такой лифт в каком-то ужастике.)

Набравшись смелости, Тимченко попытался закрыть глаза несчастного — те неожиданно оказались ужасно холодными, как железо, которое на морозе липнет к руке. Тимченко стало не по себе: он вдруг почувствовал, что не может оторвать пальцев от окоченевших век мертвеца — казалось, пальцы прилипли намертво! Петьку бросило в холодный пот, он что есть силы рванул руку и… в ту же секунду проснулся, сжимая в руке порванную газету.

Он дремал, наверное, около часа. Уронив голову на грудь, проспал бы в такой позе, возможно, до самого утра, но его разбудил гул голосов. Было уже очень темно, поэтому Тимченко различал только силуэты и слышал голоса — молодые, злые и вызывающие. Людей было много, но, что странно, они, повинуясь чьим-то властным окрикам, вдруг сошлись в две колонны и встали друг против друга. Еще миг — и, оглашая окрестности Центрального парка дикими воплями, они слились! Враждующие, они размахивали, опускали на головы друг другу какие-то продолговатые предметы. Тут же к боевым кличам и глухим ударам добавились проклятия, стоны, крики о помощи. Вопли были настолько ужасны, что их, казалось, устрашились даже тучи над Нью-Йорком. Тотчас клочок неба очистился, и над Центральным парком выкатилась глупая луна — ночному светилу было, видимо, невдомек, что сейчас происходит на земле.

А внизу пришлые пацаны, сойдясь прямо-таки в смертельной схватке, делили город Нью-Йорк. Тимченко, затаив дыхание, увидел, как, вскрикнув, рухнул мальчишка, сраженный не то молотком (которым оказался тот продолговатый предмет), не то тяжелым лунным лучом. Рухнул — и тут же по нему затопало с десяток слепых ног. «Что ж вы, козлы, делите, когда Нью-Йорка больше нет?!» — хотел было крикнуть им Петька, но инстинкт самосохранения удержал. Страшно, ой, как страшно было той ночью в Центральном парке!

Луна продолжала лить свинцовый свет, словно бальзамируя им будущих покойников. Но те лишь гордо считали чужие проломленные головы. Молодые братки слились в дрожащий клубок, который то распадался, то снова смыкался, неизменно блестя вскидываемыми над головами клятых врагов стальными прутами, молотками, цепями…

Тимченко вдруг поразился сходству живого и одновременно убивающего себя клубка с… навозными червями. Их тела так же бессмысленно переплетаются между собой. Правда, они не убивают друг друга… Вдруг кто-то так дико закричал, что клубок мгновенно распался. Братки разбежались кто куда. Все тут же стихло. Лишь на земле осталось неподвижно лежать несколько скрюченных тел. Тимченко рискнул подойти ближе: вокруг парней растекался не то отчего-то почерневший лунный свет, не то… Рядом с лавкой, от которой Тимченко только что отошел, кто-то довольно загоготал, смачно рыгнул и, треща кустами (которых, Тимченко хорошо помнил, отродясь не было на лужайках Центрального парка), отвалил прочь. Этот животный смех внезапно напомнил Тимченко тот далекий день накануне отъезда в Москву, когда он собрался сходить на рыбалку. Кто-то так же неожиданно загоготал за его спиной, отчего он выронил кулек с червями. «Господи! А тот день, когда я так же выронил пакетик с землей на Бродвее! — с ужасом продолжал вспоминать Тимченко. — Что сталось с той землей? А что вообще было в ней?!»