Нью-Йорка больше нет

— Одинарное, или обыкновенное, счастье проходит незаметно, не тревожа свой объект, — взялся объяснять ему баритон. — И лишь по прошествии времени бывший счастливчик вдруг узнает, что, оказывается, когда-то он был счастлив. Зачастую это открытие делает его глубоко несчастным, он берется сожалеть об утраченном рае, о том, что только сейчас, а не тогда он узнал о своем счастье! Но время, как морской отлив, уже оголило, обезводило дни, вместе с пеной и мусором унеся вдаль кораблик счастья. И когда теперь будет новый прилив!..

А Тимченко был счастлив от того, что просто вовремя почувствовал разницу в своей жизни. Этой разницей стала любовь к Нью-Йорку. Правда, еще неуверенная, неокрепшая, как крылья птенца. Счастье вновь обретенной любви — разве это не гуд?

Тимченко, захлебываясь, знакомился с городом. Ему полюбился Манхэттен. Будто кусок старой древесины, за века вдоль и поперек изъеденный термитами, этот округ Нью-Йорка был изборожден множеством отполированных взглядами туристов улиц. В поездках по острову Манхэттен Тимченко сопровождала чернокожая Мадонна — девочка Ко. Неизменным ее переводчиком, обстоятельно рассказывавшим о достопримечательностях города, был баритон.

А все началось-то с одного из твинз — небоскребов-близнецов Всемирного торгового центра. Вознесясь на лифте на умопомрачительную высоту — 105-й этаж, где находится самая близкая к космосу обзорная площадка, Ко вдохновенно рассказывала, баритон едва поспевал за ней:

— Манхэттен — это девичья матка, оплодотворяющаяся своими мечтами…

— Когда-то, а точнее, триста с лишним лет назад — хэ-хэ! — голландцы продали эту девочку англичанам, — вдруг перебил баритон, — почти за тридцать сребреников — 24 доллара!

Ко, даже не поведя бровью, продолжала:

— Серебристый Гудзон на западе и севере, цвета светлой сливы Ист-Ривер на востоке и юге — внутриматочные воды. Здания — органы будущего ребенка, люди — опоздавшие к зачатию семена. Зачатие Манхэттена бесконечно… Погляди-ка туда, Пэт! — Ко неистово замахала рукой, показывая куда-то вдаль. Там, в голубом мареве, в котором смешался дух рек и прорывающийся сюда дух океана, иероглифами чернели кварталы Манхэттена. Тимченко глянул… и ничего не прочел — лишь сердце екнуло от каменного простора.

— Ну как же, Пэт! — искренне сокрушалась Ко. Она повернулась лицом на юго-восток. — Вон там Бруклин, Брайтон-Бич, по которой течет ужасная кровь русских! — Ко рассмеялась, ее блестящие глаза смотрели на восток. — Видишь голубую дымку, стелющуюся на горизонте? Она как непроходящая печаль. Не верь ей, Пэт, — там Куинс. Этот район заселен преуспевающим средним классом. Они живут в небольших уютных домиках и любят себя. Как и те, кто поселился в Статен-Айленд, на юго-западе отсюда. А вот Бронкс не такой, — Ко неожиданно запнулась, закусив губу. — Пэт, можно я не буду о Бронксе?

— Конечно, Ко, это же твой Нью-Йорк.

— Нет, просто там… убили моего старшего брата. Знаешь, Пэт, если ты переберешься из Бронкса обратно в Манхэттен, то уткнешься носом в грудь черной матери.

— А что там, Ко? — Тимченко пытался заглянуть за северо-восточную оконечность острова Манхэттен.

— Гарлем — тропик рака моих предков.

— Негритянское гетто, что ли? — не понял Тимченко. Ко вдруг ударила его в живот:

— Не говори так больше, хорошо? За это слово, Пэт, тебе могут подпалить яйца!

Петька ошарашенными глазами дивился на хрупкую Ко. Та наконец не выдержала, улыбнулась неловкой улыбкой: — А эм сори.

— Ладно, проехали. Расскажи, что еще хорошего можно увидеть отсюда.

— Ту улочку, где торговала пончиками Мадонна.

— Мадонна торговала пончиками?!

— А ты что думал? Что она всегда была крутая герл?.. Конечно, это было давно. Наверное, в те времена, когда Мадонну знали только панки, тусовавшиеся в их любимом клубе «Пирамид». Как я жалею, Пэт, что не застала то легендарное время, когда Мадонна пела в «Пирамид!»

— Что ж в нем легендарного, в том времени? — снова вмешался в разговор баритон. — Обкуренное марихуаной, избалованное кокаином!

— Не твое дело! — топнула ножкой Ко. — Ты сам дух. Что ты можешь знать о слабостях и удовольствиях людей?!

— Как называется тот район, где Мадонна торговала пончиками? — спросил Тимченко.

— Вест-Вилледж. Хочешь, махнем туда?

Тимченко захватило с головой знакомство с Манхэттеном. Теперь он не проезжал, а проживал каждую его улицу. Оказавшись в районе Вест-Вилледжа, он, словно заядлый гурман, смаковал взглядом фасады его зданий, рожденных до и после промышленной революции, и тех, кто знал цену времени, а не денег, и тех, кто знаком был с сокрушительной силой капитала. Ко что-то быстро нашептывала-напевала в Петькино правое ухо, баритон переводил слева, проглатывая последние слова чернокожей Мадонны…

— Да, думаю, именно в этом месте стояла Мадонна с лотком, полным румяных пончиков, — говорила Ко, но Тимченко почти не слушал ее — он жил. Жил впечатлениями от настоящего, которое судьба Тимченко вдруг связала с этой удивительной точкой на планете. Петька становился счастливей еще на одну стильную вывеску галереи или кафе, жгучую рекламу бутика или ночного клуба…