Нью-Йорка больше нет

…Все чаще Тимченко переходил вброд Бродвей, чтобы побаловать мороженым нью-йоркских ребятишек. Хотя те, по правде говоря, далеки были от восприятия простых услуг торговца мороженым как какой-то особой, чуть ли не отцовской заботы о них. Понять же Петькину добрую волю было несложно: видимо, сказывалась нарастающая в его душе тоска по дому и дочери… В одно и то же время дети собирались на автобусной остановке на противоположном берегу улицы-реки неподалеку от ее пересечения с 14-й стрит. Дней десять назад Тимченко случайно узнал, что группе громкоголосых девчонок и мальчишек, каждый день возвращавшихся из школы по неизменному маршруту, неудобно переходить за мороженым на другую сторону Бродвея: они боялись опоздать на автобус, развозивший их по домам. А они так обожали твердое мороженое «Гуд хюмор»!.. Тимченко и об этом знал, но ему нельзя было выезжать за пределы своего роута — славных американских детишек должна была обслуживать другая фирма по продаже мороженого. «Почему бы мне не пойти к ним?» — однажды нашелся Тимченко. И Петька, у которого дома в Сумах осталась любимая дочка, почти взрослая, но по-прежнему игравшая в куклы и обожавшая эскимо на палочке, весело взваливал на спину небольшой ящик со льдом и мороженым и переходил вброд Бродвей. Плевать, что он вторгался на чужой роут — лишние 50 долларов на Бродвее не валяются, да и детки, кажется, счастливы. Любо-дорого было смотреть, как они в ожидании автобуса уминают за обе щеки мороженое. Потом, насытившись, они соревновались, кто громче отрыгнет мороженую радость, или принимались дергать за рукава Петькиной куртки, громко посмеиваясь над мороженщиком-иммигрантом, ни бэ ни мэ не понимавшим по-английски. Дети! Ну что с них возьмешь?..

В тот день все было как обычно. Тимченко, на четверть часа заглушив мотор своего трака, как бывалый контрабандист проник в зону чужого бизнеса, быстро раздал молочные, сливочные, шоколадные, фруктовые, ореховые брикеты и шарики возбужденной, прямо-таки ликующей детворе. Ребята каким-то образом прознали, что этот седой добрый дядька продает им мороженое не совсем законно, и эта новость лишь подзадорила их. Мороженое расхватали за считанные минуты! Его брали даже те ребята, которые раньше, казалось, были к нему равнодушны. Может, запретный плод, пусть и в замороженном виде, и в самом деле сладок?.. Как бы там ни было, в тот день торговля у Тимченко шла чрезвычайно бойко: он только успевал одной рукой лезть в ящик за мороженым, а другой — за пазуху, чтобы положить в карман деньги или взять сдачу. Деньги — мороженое — дети — кому детская формула мороженого бизнеса, а кому замороженные воспоминания детства…

Вдруг за спиной Тимченко, в тот момент, когда он опустил руку в карман за деньгами, как гаркнет кто-то женским басом… а потом заразительно-заразительно, словно заранее предугадав Петькин испуг, захохочет, зальется веселым смехом, но уже совсем по-детски, по-девчоночьи… Больше от неожиданности, чем от испуга, Тимченко невзначай зацепился браслетом часов за кулечек с родной землей (с ним не расставался ни днем ни ночью). Зацепился, резко выдернул руку (видимо все-таки испугавшись, что кто-то, вставший за его спиной, отберет у него самое дорогое), — и в ту секунду, когда рука его выпрямлялась, а кулечек с землей падал на чистый асфальт, обернулся…

2

…От неожиданности Тимченко выронил кулек с землей и обернулся. За его спиной, прикрыв рот ладошкой, давилась от смеха юная чернокожая девушка. В первое мгновенье Петька подумал, что хорошо знает эту красивую девицу… Ах да, ведь он видел ее снимки в комнате дочери!.. Только женщина на тех снимках была белая, холодная, холеная и, главное, гораздо старше. «Мадонна», — вспомнил Тимченко. А эта чаривныца — черная, подвижная, как закипающий кофе, но глаза у нее в самом деле как у Мадонны — цвета ранних сумерек — под опрокинутыми месяцами бровей…

— Что, приятель, девчонка понравилась? — вдруг усмехнулся внутри Тимченко голос-баритон — тот самый, что советовал Петьке расслабиться, не бояться Нью-Йорка. — Смотри не втрескайся в нее. Хотя это было бы забавно. На моем веку еще не попадались сам… сум… как там по-вашему… самотние гумбольдты, терявшие голову из-за чернокожих лолит…

Между началом поворота Петькиной головы и днем приезда в Штаты прошло четыре с половиной недели. Жизнь продолжалась…

Удивительно, что Тимченко переживал потерю кулька с родной землицей совсем недолго и вскоре ни о чем не жалел. На втором месяце жизни в Нью-Йорке Тимченко почувствовал себя счастливым человеком.

— Верн гуд! — порадовался за него внутренний баритон. — Небезызвестный тебе Джордж Оруэлл (это тот писака, который забабахал литературную бомбу под порядковым номером «1984») считал счастье одной из главных людских добродетелей. Помни об этом, приятель!

Петька стал не просто счастливым: он вдруг испытал двойное счастье, хотя осознал это не сразу и не своим умом, а с подсказки того же баритона.