Ницше

Восторг должен повысить возбудимость всей махины — до этого искусства нет. Все возможные виды восторга, от каких бы причин он ни происходил, обладают нужной к тому силой, и прежде всего восторг эротического возбуждения, древнейший, исконнейший вид восторга. А равно и восторг, который сопутствует всем мощным желаниям, всем сильным аффектам, — это и восторг празднества, и восторг состязания, восторг бравурной музыки, победы, крайнего волнения любого рода, восторг жестокости, восторг разрушения… и, наконец, восторг воли, возросшей, концентрированной воли.

Главное в восторженном состоянии — это чувство возросшей силы и изобильности.

Характеризуя последнюю фразу из «Сумерек кумиров», М. Хайдеггер интерпретирует чувство возросшей силы не как количественный рост, но как осознание себя в состоянии возвышения, захваченность творца этим ощущением. «Также и чувство полноты есть особая „настроенность“ художника, которую можно определить как то, что для художника нет ничего чуждого и избыточного, что он открыт всему».

Искусство, как и жизнь, — это судьба. Вначале судьба забрасывает человека в жизнь, затем определяет избранников как художников. С одной стороны, искусство — это свобода, с другой — путы, кандалы, как говорил Ницше: «Художник — это человек, танцующий в кандалах». По словам Х. Ортеги-и-Гассета, фатальность, каковою является настоящее (заброшенность человека в его время и причастность своей судьбе), это не несчастье, а радость, радость резца, ощущающего сопротивление материалу.

Трагический художник следует мудрости природы: для него не существует добра и зла, он равно принимает рождение и смерть, становление и уничтожение. Художник — демиург, он искусен, как природа, ему присущи ее мощь и невинность. Духовное творчество естественно и свободно, как естественна и свободна сама жизнь. Трагический поэт не знает эстетических или этических канонов, ограничивающих его творчество. Каноны — оковы искусства, окостенелости жизни, защищающие ценности вчерашнего дня.

Трагическое искусство должно быть ровней жизни: если жизнь — иррациональная и бессознательная творческая мощь, то искусство — стихия жизнеизлияния, подчиненная только свободе воли художника.

В «Рождении трагедии» еще нет «переоценки ценностей» или прямо названного имморализма, но есть творец мира — великий художник, цель которого — красота. Зло вторично по отношению к красоте, оно оправдано, если служит ей, ее полноте, жизни.

Искусство выражает глубинные бессознательные влечения естественной природы человека (предвосхищение эстетики Фрейда). На страницах книг Ницше незримо присутствуют многие психоаналитические феномены — либидо, садизм и мазохизм, воля к власти, деструктивные начала человека. Искусство представляет собой выражение в художественном творчестве глубоко скрытых бессознательных влечений, с одной стороны, и воли к могуществу, с другой. Характеризуя эту вторую функцию художественного творчества, Ницше пишет, что, находясь в эйфорическом состоянии, художник «изменяет вещи до тех пор, пока они не начнут отражать его мощь, — пока они не станут рефлексами его совершенства. Эта потребность превращать в совершенное есть — искусство». «В искусстве человек наслаждается собою как совершенством».

Путь Ницше, полагал Готфрид Бенн, это «отказ от субстанции во имя экспрессии». Мне кажется, Ницше всю жизнь пытался оживить субстанцию, вдохнуть жизнь в материю. Да и саму жизнь постоянно превращал в спектакль, в искусство.

У меня нет сомнений в том, что Одинокий скиталец ставил красоту выше любви, искусство — выше страсти. Собственно, это даже не мнение, а признание самого Ницше:

Я был влюблен в искусство с истинной страстью и в конце концов во всем существующем не видел ничего, кроме искусства — в те годы, когда обыкновенно иные страсти волнуют душу человека.