Нитка

Алексей осмотрелся: Станция с первого взгляда напоминала не то острог, не то полевой аэродром: россыпь времянок окружала двухэтажное, барачного вида, бревенчатое строение, в середине которого ещё на этаж возвышалась выкрашенная оливковым металлическая башенка с остеклением по периметру. Чуть более внимательный взгляд мог опознать в этой башенке остатки ЛАЗовского автобуса — даже эмблема всё ещё проступала из-под неравномерно наложенной краски защитного цвета.

Перед бараком раскинулись несколько железнодорожных путей — скорее всего 750-миллиметровая узкая колея, как навскидку решил для себя Родимцев. Пути эти сливались в один, который заворачивал вокруг Станции и углублялся в лес по неширокой просеке.

Короткий участок перед кривой проходил сквозь ряд ребристых прямоугольных арок, уставленных молочно-белыми пирамидками изоляторов, соединённых толстыми кабелями с целым полем трансформаторных кабинок.

Арки опоясывало широкое кольцо жёлтых столбиков, увенчанных проблесковыми маячками.

На ближайшем к Алексею пути стоял тепловоз — несколько механиков, размашисто жестикулируя что-то обсуждали у открытых дверок капота.

— Специально под наши нужды построили, — пояснил Михалыч, указывая в сторону локомотива, — очень удобная вещь, говорят, можно обезьяну посадить — и она доедет. Гидропередача, три позиции на дизель… возни, правда, с обслуживанием много, но это не ваши проблемы. Ваше дело — не разбудить кондуктора.

— Это вы серьёзно?

— Абсолютно. Вам инструктаж делали?

— Ну, мне пообещали от восьми до двенадцати, если я чего скажу лишнего. А всё остальное — на месте. Тут, стало быть.

— Хорошо… то есть, разумеется, плохо. Отвратительно. Раньше в Громком проводили предварительные курсы, но ситуация у нас сложилась неожиданно критическая — совершенная глупость, представьте себе, машинист руку сломал буквально на ровном месте. А мы почти протянули нитку до нового пятна… послезавтра начинаем его работать.

— А запасной?

— Вы и будете запасным. Обязательно запасной должен быть, иначе — никак не можем, просто не имеем права.

— Кондуктор, стало быть, поспать любит?

— В этом я крайне сомневаюсь. Но в том дело, что у него нет особого выбора.

Под эту беседу они прошли мимо барака и повернули за угол. Покоившуюся там конструкцию машинист опознал не сразу. Первая ассоциация была с морской ракушкой — если только бывают моллюски в два этажа величиной. Затем — со статуей, достойной украсить раздел «Их нравы» — казалось, какой-то безумный скульптор изваял из проржавевшей стали ощетинившуюся метровыми шипами, завитую в спираль конструкцию.

И только потом Алексея проняло.

Это был локомотив. Скрученный, словно использованный тюбик зубной пасты, искажённый и изуродованный почти до неузнаваемости.

— Вот что бывает, если кондуктор просыпается раньше срока, — отстранённо пояснил начальник Станции и, не дожидаясь ответа, добавил: — В общем, я сейчас объясню, чем мы тут занимаемся, и думайте уже сами. Если что — поедете вечером со сменой обратно на станцию.

Кондуктор спал и ему снилось торможение. По индикаторам «дефиса» пробежала и улеглась мерцающая оранжевая волна. В химически индуцированном сновидении три железнодорожных платформы, повинуясь изменению давления в магистрали, прижали тормозные колодки к колёсам.

Алексей ощутил, как сгустилась тьма за его спиной. Зазеркалье пришло в движение, заворочалось в поисках слабины.

От Вырубки до Станции груз пребывает за гранью реальности, скованный волей кондуктора, вытесненный из яви, но всё ещё сплетённый с ней, соединённый наживо с тепловозом.

На принимающей стороне пути его зовут «нестабильной материей». С противоположного конца — «чеширским лесом».

Первые делают материю стабильной. Видимой, недвижимой, мёртвой.

Вторые отрывают живую незримую плоть от корней.

И все они бегут на перегонки со временем. Успеть, пока электростанции могут отдать дросселю стабилизации ночные излишки энергии. Успеть, пока пятно чеширского леса не перескочило в непредсказуемом направлении за несколько десятков километров. Успеть проложить путь. Успеть срубить. Успеть загрузить. Успеть довезти.

Уложиться в срок — иначе впустую поливали кровью и потом лесную глушь десятки людей. Добраться вовремя — иначе тридцать тонн графитово-чёрной материи прорвут кондукторский сон и выстрелят наружу, извращая самую суть действительности.

Тот, свитый спиралью локомотив — как говорили потом между собой на Станции — был одним из дюжины потерянных на «нитке» и единственным, который удалось вывезти и сохранить…

Говорили, что в лесу до сих пор можно услышать двигатель невидимого тепловоза, который всё едет по несуществующим рельсам и всё никак не может достигнуть пункта назначения.