Нитка

Максим Кич Нитка

Есть три вида людей: живые, мертвые и те, что ходят по морям.

Анахарсис

В полумраке кабины — желтушная подсветка шкал и дрожащий рокот дизеля. Впереди сумрачный лес смыкается вокруг туннеля, пробитого светом лобового прожектора.

Слева от пульта занимает почти весь свободный объём кабины стабилизированный подвес с люлькой кондуктора и громоздящимся над ней массивом «дефиса» — детектора фазы сна. Стойка с блоками идёт вдоль всего левого борта: угловатая тень, подмигивающая мириадами оранжевых зрачков.

За пультом — Алексей, машинист и единственный бодрствующий человек в кабине. Вячеслав, кондуктор — покоится в подвесе, оплетённый проводами датчиков «дефиса». Он обнажён до пояса, весь в блестящих разводах токопроводящего геля, из предплечья, примотанный синей изолентой, торчит катетер. Капельница, подсвеченная сверху тусклой лампочкой, покачивается в такт локомотиву и отбрасывает блики на потолок кабины. В свете едва набравшей половину накала вольфрамовой спирали, раствор кажется болотисто-мутным.

Тепловоз натужно протискивается сквозь едва раздвинутую прожектором тьму, и там где она смыкается, видно, как мимо кабины проплывают где развешенные по деревьям, а где закреплённые на столбах красные огни.

У каждого такого огня — чёрный раструб репродуктора, беспристрастным женским голосом зачитывающий набранный на линовоксе текст сопровождения.

Кто-то из острых на язык машинистов, окрестил этот нескончаемый бессвязный речитатив «регламентом». Внутри кабины регламент почти не слышен, да и привыкают к нему, перестают замечать.

Новичков регламент пугает — и по доброй традиции всех прибывших на Станцию водят к линовоксу: гудящему и щёлкающему мастодонту на массивной чугунной станине. Чёрные стеклянные пластины с обрезиненными гранями скользят по отполированным до блеска, чуть скошенным желобам. Складываются: пластина к пластине, слово к слову — стальная челюсть транспортера уносит их к сочащемуся светом воспроизводящему устройству. Далее, холодным дикторским голосом слова разлетаются по всем репродукторам вдоль «нитки», до самой Вырубки:

«Как клавицимбал макулатурный стоит, так и баретка сцепная йотирует. Пойду по моторному устрашаться спусковым колонистом. Не видать ему агрегатирования, как не сникнуть по-человечьи маршальской краюхе…»

Машинная литания звучит, пока от Вырубки к Станции идёт груз — незримый до времени, но всё равно наделённый массой — словно студень на колёсах, прицепленный к локомотиву эластичной стяжкой. Если обернуться, то можно краем глаза рассмотреть смутную громаду, расплывчатый призрак цвета индиго. Образ этот рассыпается и исчезает за доли секунды, но и этого краткого видения достаточно, чтобы понять, насколько он чужд самой геометрии нашего мира.

Алексей на «нитке» уже давно. Он успел выяснить, что по-настоящему бояться следует, когда регламент молчит и незримая отрава инобытия начинает по каплям просачиваться в кабину.

Пока что всё в норме и там на Станции, в полуподвале диспетчерской клацающая, всхлипывающая и гудящая машина складывает свою нескончаемую мантру из стекляшек, похожих на рентгеновские снимки глубоководных созданий.

Скрежет рации раздаётся внезапно:

— Нитка, это диспетчерская, притормози, у нас задержка на дросселе. Приём.

Машинист нащупал в темноте болтающуюся тангенту:

— Понял вас. Притормозить, задержка на дросселе. Уточните по возможности. Приём.

Рация безмолвствовала. Даже если у диспетчерской и была возможность объяснить проблему детально, на Станции решили не рисковать.

Мужчина, встретивший Алексея показался ему тогда моложавым стариком — потом уже, когда он узнал настоящий возраст начальника Станции, это не казалось ему удивительным. Год работы здесь считался за три, и честно старил троекратно.

— Геннадий Михайлович?

Начальник Станции протянул ему для пожатия ладонь — от культи мизинца по первую фалангу, огибая кисть, к рукаву гимнастёрки тянулся шрам, похожий на ветвистое растение.

— А вы, стало быть, Алексей Родимцев, наш новый машинист, — улыбнулся Геннадий Михайлович.

Глаза его, в перекрестьях мимических морщин, сверкнули ртутным отблеском. Не зло, но отчуждённо, словно образ машиниста не проникал дальше преддверия зрачков.

— Меня тут зовут Михалычем, так что будьте добры.

— Михалыч, — окликнул начальника водитель «Нивы», на которой Алексей добирался из райцентра, — тебе ничего от меня не надоть?

— Не, Виталь, спасибо, — прозвучал ответ.

Водитель с видимым облегчением захлопнул дверь, развернулся и дал по газам, подымая к слегка потянутому белёсой поволокой июньскому небу облачка жёлтой пыли.