Нить вечной судьбы

Поваленные деревья эффективно рассекли строй противника на разрозненные группы, и Тормак воспользовался моментом:

— Финальная фаза, приступайте.

Появился знаменосец, над ним возвышался голубой штандарт, раскачиваясь в ритмичном танце на ветру. Воздух пронзил новый сигнал, отличный от предыдущих. С двух флангов к разрозненным выжившим устремились проворные фигуры в светло-голубых одеждах, с закрытыми капюшонами лицами. В руках у них были дротики, которые они запустили в лишившихся любых надежд лострадцев. При сближении они выхватывали одноручные мечи, ножи и кинжалы и бросались на оставшихся воинов, чьи доспехи оказались ложным убежищем.

В стратегии Тормака были задействованы искусные адепты Северного Ордена. Последовавший за этим натиск превратился в ту самую резню, о которой предупреждал Адайн. Адепты Северного Ордена отличались необычайной быстротой и ловкостью. Если лострадский боец мог нанести один удар, то адепт выполнял десятки смертоносных движений. Это и стремительные удары по горлу и связкам, и ловкие парирования, и проворные уклонения, делающие их, казалось бы, неуязвимыми. Они наносили по несколько ударов одновременно, безжалостно уничтожая все живое. Ландшафт быстро окрасился кровью, почва не успевала впитывать багровый поток.

Среди этого побоища Тиут получил тяжелый удар, который свалил его из седла. Пруанцы бросились к упавшему лострадскому полководцу, но его верная лошадь упорно защищала его. Она впилась зубами в одного из нападавших и подняла его на дыбы. Яростно лягаясь, она отбивалась от новых обидчиков. Однако, прежде чем погибнуть, лошадь успела смертельно ранить нападавших. С ослепительной быстротой один из адептов вонзил клинок в шею лошади, причем удар был такой силы, что массивное животное весом около тонны рухнуло на землю.

— Это военная лошадь, ее невозможно приручить, она верна лишь хозяину. От проблем стоит избавляться сразу, пока они не стали невыносимой ношей, — пояснил адепт, чей лишенный капюшона облик свидетельствовал о жутких голубых глазах, оттенки которых были глубже, чем сияние Есуры, а радужки вращались в пугающем направлении против часовой стрелки.

Монарх Тормак вышел из схватки и обнаружил тяжело раненного и захлебывающегося кровью Тиута, пытающегося сделать хоть какой-то вдох. Тиут кривился от физической боли и проливал слезы из-за моральной тяжести. Король Пруа́на не распорядился забрать жизнь Тиута, он понимал, что его травмы несовместимы с жизнью. Вместо этого он решил оставить Тиута корчиться в муках, тяготясь собственной виной за произошедший разгром.

Монарх пошел вдоль всей колонны перебитых солдат. Он слышал предсмертные стоны, тяжелые вздохи, всхлипы и хрипы, и с каждой секундой эти звуки становились тише, и после… безмолвная тишина. Смерть укутала это место.

К Тормаку подбежал Кацур.

— Их последние мысли. Какие они были? — размышлял король, мерно ступая по залитой кровью земле. Под его сапогами лопались багровые пузыри с мерзким звуком.

Но Кацур не слышал короля, он слышал лишь сдавленный стон и звон в ушах. Он слышал шаги чего-то страшного и боялся встретиться с этим взглядом.

— Я думаю им было стыдно, — начал Тормак, сложив руки за спиной и устремив взгляд к какому-то незримому горизонту.

— О чем вы, мой король? — не понимая Тормака переспросил Кацур.

— Их последние мысли. Я думаю, им было стыдно за то, что они не предупредили своих родных о своем невозвращении домой. Наверное, таковы были их прощальные размышления. Одни час назад думали, какие письма они напишут домой. Другие ушли, не попрощавшись. Кто-то поругался со своими родными и перед уходом не извинился, — рассуждал монарх, и его голос погружался в мрачную атмосферу.

— Правда таится за молчанием мертвых, мой король, — ответил Кацур, шагая рядом с ними.

— Они были чьими-то сыновьями, отцами, братьями. Родители столько растили и воспитывали их, чтобы они умерли здесь, в лесу, не имея могил. Такова жизнь — хрупкая, легко обрываемае. Но хрупкость делает ее истинную ценность неуловимой. Но при этом, ее так сложно ценить, ведь она досталась так просто. Когда приходится расставаться с ней, это делается неохотно, потому что отказаться от нее страшно. Бесчисленные мечты остаются нереализованными, жизни безвременно обрываются, улыбки и имена уходят в небытие. Их голоса, смех, мимику — никто не услышит и не увидит больше дома. А ведь кто-то сейчас смеется, радуется жизни, веселится. А здесь, в эту самую минуту, смерть накрыла себе застолье.

— Мир и война всегда тесно существовали между собой, мой король, — озвучил свои размышления Кацур. — И все же я должен спросить, вы действительно готовы убить герцогов? — спросил он, ища глазами полную готовность короля.

— Не всех, друг мой. Те, кто присоединился к наследию моего отца, к моему делу и ко мне, останутся нетронутыми, — он целеустремленно направился к своей лошади, едва слышный шелест листьев сопровождал его шаги.