Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

– Была. Они с женой сейчас домой пошли – устали. А я еще на концерте семафорно маячил тебе из зала, но в это время ухнул Пригов, изображая кикимору, и чья-то дочка громко заплакала...

– Ты же иврит учил… я думала, что уедете в Израиль.

– Нет. Иврит я учил для поездок на Мертвое море… псориаз открылся – внезапно после одной истории… по службе.

Костя, майор в отставке, целый год ходил к нам учить иврит, но больше обсуждал с мужем мемуары про Афган. Критиковал практически все, что читал: в составе такой-то части не было такого рода войск и т.д.

– Один сержант пишет, что он воевал в той же части, что и я. Я его не помню, хотя все сержанты у меня как наяву. Он описывает, как убил снайпер лейтенанта – в ответ на работу пулемета. Помню этот случай, только пулемета в тот день у нас не было – он был на другом участке.

Я не исключала, что аберрация памяти у самого Кости, хотя остальные его рассказы поражали деталями, которые нельзя придумать.

Например:

– Однажды четыре “вертушки” играли в догонялки. Задний вертолет пикировал, набирал большую скорость и обгонял всех. Тогда отставшие спохватывались и делали то же самое. Причем двери открыты, жара, и солдаты высовываются, машут друг другу, орут, показывают кулаки, неприличные жесты…

– Видимо, во время войны нужны такие игры, типа инициации, – сказала тогда я, – Нужно отвлечься от ужаса смерти. Регулируемая опасность лучше неожиданной.

Вернемся к банкету. Уже все пели:

– Меня мое сердце

В тревожную даль зовет!

Кто-то стал выслушивать сердце гениальной славистки с озабоченным видом: в самом ли деле там страна родная? В самом ли деле зовет?

Впрочем, банкет вдруг закончился – все отправились гулять по ночному городу.

Ночь была не немецкая, а чуть ли не итальянская.

Говорили все по-русски, только два американца беседовали с Приговым по-английски.

Поплыл звук католического колокола, как бы предназначенный от века.

Мы вплотную подошли к собору и увидели несколько ящичков в стене, как в письменном столе.

– Для чего они? – спросил Пригов и потянул один.

В нем мелкие монетки. Наперебой все стали предполагать, что какие-то бедные люди могут взять эти евроценты, чтобы не было стыдно; или, наоборот, положить, чтобы купили для собора что-то. А до этого – напоминаю – был банкет, и каждый выпил свою меру прекрасного южнонемецкого вина. Поэтому Марина с воодушевлением сказала:

– Представляете: выдвинем другой ящик – а в нем ангел!

– А на ангела что можно купить? – спросил Пригов.

– Кстати, я еще в Афгане стал замечать, что ненависть губительна, даже к врагу. По некоторым было видно, как они ненавидят душманов. Именно такие чаще и гибли.

Так Костя начал свой рассказ. Сразу признаюсь: я не буду делать вид, что понимаю до тонкостей все эти выражения (“Позиционная война”, “На плечах противника”, “Встречный бой”, “Разведка боем” и т.п.).

– Мой отец когда-то работал с Черненко, – издалека, слишком издалека, шел рассказ Кости.

– С тем самым Черненко, который Генсек?

– Да. Он одно время был секретарем по идеологии в Пензе. И отец мой там же работал. И вот я из армии написал письмо Черненко, когда он стал генсеком… непросто было предотвращать прорыв душманов на нашу территорию – в Узбекистан. Нужно было громить их отряды далеко от границы. А вертолет может взять керосину только на два часа полета. Далеко залетать нельзя, а надо… Так умельцы придумали запасной алюминиевый бак. Но! Стенка его пробивается любой пулей, и тогда вертолет превращался в летающий крематорий… Ну и Черненко позвонил в наш штаб: “С вами Черненко разговаривает” – “Какой Черненко?” – “Тот самый”. – “Константин Устинович?!”

– И тебя позвали к телефону?

– Еще бы не позвать! Позвали. Мы поговорили. Черненко спросил: как отец, то-се… После этого меня стали повышать по службе. Стали повышать, но одновременно ждали, что и я им помогу. Но тут Черненко скончался…

Я все же спросила Костю про баки: заменили алюминиевые баки? Оказывается – нет.

– Зря я писал Черненко! Зря… втравили меня в такую историю…

Костя уже жил в Москве (началась перестройка), вечером звонок. В дверь вваливается тяжело раненный Никола – сослуживец по Афгану (прозвище Могикан, простое солдатское лицо):

– Костян! Ничего не спрашивай. У меня семь минут. Запомни два слова: зеленая клякса. Теперь все – прощай. Посмотри внимательно, чтобы не было крови.

И снова заковылял к лифту. Крови нигде не было. Костя посмотрел в окно: раненый перековылял через дорогу, никто – вроде – его не хватал. На самом деле спецслужбы не носятся, как в сериалах, на черных бешеных машинах.

До этого Никола менял цвет волос. То зеленоватый… то вдруг блондин, то рыжий, то брюнет. Думали уж всякое про него. А на самом деле оказалось: жена у него парикмахер – на дому красит клиенток, краска остается. Она говорит мужу: “Давай на тебя смажу, у меня будет новый муж”.