– Потому что Сей Сеич по понедельникам с похмелья. У тебя фамилия Изюмская, а из изюма знаешь какая бражка получается.
– Да ты просто Каменская в штанах! Так я приду?
– Я не знаю… Наверно, сегодня никак.
Вот если бы тебя звали не Олька, а Лианея, дочь Трех Солнц, подумал Горка, вот тогда была бы встреча в параллельном мире!
Он догнал ребят. Они сначала обгоняли одинокие фигуры, потом эти шагающие фигуры кучковались по двойкам, по тройкам и в конце, перед домом Поздеевых, сбились в пестрый ковер лиц, ждущих подробностей. Розовел над ними пласт дыхательного пара.
Первым делом Горка сразу выделил лицо свирепой красоты, слегка постаревшее. Это был учитель химии, который думал: “Прекрасны жемчужные завитки пара и этот брейгелевский пронзительный снег. И никому про это не скажешь. Не поймут”.
Тут Горка догадался, почему Сей Сеич не просыхает. Ведь он знает, что за глаза его зовут: “Химия – Залупа синяя”.
Ладно, сейчас не до этого, надо прокручивать в голове слова собравшихся людей:
– Неужели сама выпала под колеса?
– Да приставал он к ней!
– Мирошникову пора прятаться, а то…
– А то что? У нас тут не Кавказ, не кровная месть. Наелись вы телевизора и ничего не понимаете.
– Кто не понимает – я не понимаю? Как вы можете так говорить, если я всю жизнь проработала главным бухгалтером!
Кто же не знает, что деревня – это беспрерывный мозговой штурм.
Приехал следователь, выдернутый из-за праздничного стола. Поэтому он говорил мрачно: “Щас всех опросим”, и было видно, как внутри него чувство долга жестоко борется с алкоголем. Качнувшись, шепнул что-то участковому милиционеру, и тот стал обходить толпу – просил всех не расходиться. Тотчас все начали расходиться.
Нашли фургон, чтобы перевезти тело в фельдшерский пункт для вскрытия. Вынесли человеческую фигуру, завернутую в одеяло. Мать шла рядом и с жуткой разумностью спрашивала у тех, кто еще не разбежался:
– Она меня сейчас видит, нет?
Кто-то сказал, что видит, а кто-то проявил принципиальность, которую огласил Сей Сеич:
– Молекулы перестали двигаться, и драгоценное сознание распалось.
–Твоя принципиальность,
Как плохое вино,
Напоило нас
Горькой чернотой.
Горка привычно запоминал слова, которые мерцали в голове друг за другом.
Ветер снег уносит,
Не знаю куда.
Но осторожной кошкой
Вернулось желание жить.
Вечером Горка присоединился к разговору родителей, когда за ужином они скупо обсуждали горе Поздеевых:
– Мам, почему все шумят, что шофер приставал к ней? – Он выпрямился, мысленно поместил во рту трубку и стал говорить прекрасным квакающим голосом артиста Ливанова (Холмса): – Во-первых, Мирошников только и ходил из дому на работу и с работы домой.
– Запруду сделал у ручья, карпов туда запустил, – добавила мать Горки.
Сын посмотрел на нее с выражением, как иногда смотрел отец – мол, женщина, что такое? – и продолжал:
– Во-вторых – он же поседел от потрясения. А если бы он был гад… Гады не седеют. В-третьих же – все происходило в глухом лесу, и он мог бы ее закопать в снегу, и до лета бы тела никто не увидел. Это же элементарно!
Отец сказал:
– Ну, Горка, ты казак: туда побежал, здесь сшурупил.
– Просто адвокат какой-то! – добавила мать.
А лучше бы сказали: мол, сэр Джордж, вы блестяще проанализировали эту комбинацию.
В это время пришла соседка Маруся Семиколенных. Она попросила листочек алоэ:
– Еще и палец нарывает! И так вечером упаду перед иконами, реву-реву, кричу-кричу!
– Вся Васильевка знает: Маруся молится, – вставил отец с непроницаемым лицом.
– Ну, ничего: утром выпью водочки, запляшу, запою! Уныние ведь - смертный грех.
– И вся Васильевка слышит: Маруся борется с унынием.
– У нас алой засох, пока к дочке ездила. Мой бегемот пьяный не поливал…
– Ну, какой же он бегемот, если в декабре заработал пять тысяч.
Маруся от возмущения казнила алоэ, только сок брызнул:
– Заработал, да все в горло пошло. Когда прихожу на исповедь, так и говорю: отец Сергий, надо что-то со мной делать. Мой так пьет, терпение ведь кончается, так и хочется топором его тюкнуть. А батюшка мне: тише, тише.
– Нет, зачем же, – невозмутимо заметил отец. – Пусть вся Васильевка знает: наша Маруся кается.
Маруся слегка смолкла, показывая своим видом: вы думаете, я за алоем пришла? Понюхала табаку, мелко потряслась, как трясогузка, взлетела с табуретки и сказала:
– Надо бежать. Сегодня к Поздеевым ходила, два часа как не бывало, а самогонки еще не нагнано к моему дню рождения. Да, хорошо, что у них еще дети есть.
Мать щедро отрезала Марусе еще пару целебных шипастых листьев алоэ (вместо прежних) и как бы невзначай обронила:
– А Горка сказал, что Мирошников не мог ничего такого над ней сотворить. Ведь гляди, какой у него сад! Какие арбузы в теплице!
– И кролики как из воздуха плодятся, – добавил отец и закурил.
– Все завидуют, ведь в чужих руках все толще, вот и говорят о нем что попало, – сказала Маруся.
Две струи дыма из отцовских ноздрей свивались и иллюстрировали перепутанность этого дела.