Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

Максимото, проходя через квартиры миллиона друзей, сучил в разные стороны ловкими руками, и вдруг начинали работать утюги, телевизоры, компьютеры. Очень хорошо у него получалось с японской техникой.

Из его рассказов выходило, что две его женитьбы были именно последствиями ремонта. У одной квартиру отремонтировал и не понял даже, в какой такой момент шумящие в руках куски обоев превратились в шумно снимаемое платье, а отвертка — в совсем другой инструмент.

В общем, он не заметил, как остался жить в этой отремонтированной квартире…

Но жену раздражало, что золотые руки его не приносят в дом никакого вообще золота. Максимото ремонтировал всем и все бесплатно. Ты раздражаешься? Вот тебе — он ушел от нее.

Впрочем, Семихатовы эту первую жену никогда в жизни не видели. Они самого Максимото увидели в 1988 году. На том вечере сошлись люди… в общем, такие, которые думали, что они всегда были лучше этого скукоженного строя, а перестройка, мол, только подогналась под них. Кафе “Театральное” ошалело, что впустило в себя столько кричащих поэтов и как бы даже певцов. Под кифару, под гитару одна пела:

По-чешски музыка — это гудба,

Приехали танки, ну что ж: гуд бай…

Максимото сидел за одним столиком с Семихатовыми и Зинаидой и объяснял им, что это про Пражскую весну. Еще он сказал:

— А дерево над бардессой…

— В виде склонившейся пятерни? — ульстила Зинаида.

— Хм, а я думал, что это пять стихий восточной философии… В общем, я его придумал и установил, это древо!

— Кстати, о дереве и перестройке — мне нужно кухню перестроить, — сказала Зинаида, блестя и почти звеня трезвым горбачевским взором (кто помнит — тогда была борьба с веселием Руси — питием).

Тут начался у них разговор: клей, материалы, плитка, клей. Он наклеил плитку в ванной, сменил плинтуса, отремонтировал кран и понял, что ему — как честному человеку — снова придется жениться.

Случайно выяснилось: Максимото не только делал ремонт в квартирах, но и говорил каждой, что видел ее во сне — с самого детства. Что было делать бедным женщинам? Если бы только ремонт или только во сне, то еще можно бы выстоять. Но сочетание ремонта и “видел во сне с самого детства” — тут головка закружилась, и она упала в его мастеровитые объятия.

А вторая жена Максимото — Зинаида, крохотная блондинка — свалилась во время ремонта со стремянки, и у нее долго были прекрасные, страдающие от боли глаза в пушистых ресницах. Но к счастью, потом сотрясение мозга прошло, и у нее остались просто красивые глаза, обездвиживающие добычу.

Сотрясение прошло, но началось потрясение — родина рванулась к рынку. А у Максимото не получалась “случка с директорами магазинов” (так он выражался). Его проекты витрин никто не хотел брать, хотя в Москве бы их с руками тогда отхватили, но Максимото жил в Перми, где все шло с отставанием на десять лет. Сейчас-то таких витрин полно, на каждом углу…

Зинаида кричала:

— Гений — Сальвадор вдали! Кому нужны твои алюминиевые привидения? — она рывком выхватывала из груды на столе один набросок, и он рвался об воздух от ее резких движений.

— Никто не хочет разворачивать вширь и вглубь все, что выроилось из моего мозга, – жаловался Максимото друзьям, а жене отвечал так: — Ты столько посуды принесла после смерти матери — целые утесы на шкафах! Того и гляди, прибьет кого-нибудь (между ними уже суетились двое детей, напряженно работающих на умиротворение родителей).

Край пришел, когда Максимото решил плести своими драгоценными руками корзины для продажи. Но ведь нужна лоза? Будет лоза! Он сплошь засадил ивовыми прутьями весь дачный участок.

Если бы жена сразу увидела эти посадки, то делов-то — повыдергала бы глупые прутья в один дымящийся момент. Но получилось как: ей дали путевку в санаторий, и когда она вернулась… прутья ивы уже пустили железные корни и затенили всю клубнику. Зинаида сначала замолчала страшным молчанием — как космос, как вакуум. А через двадцать минут попыталась их выдергивать. Ивы недоуменно похлестывали ее по лицу и плечам своими зелеными перьями. “Зачем нас было здесь укоренять? Мы так старались расти! Опомнись!”

Тогда Зинаиду прорвало тяжелым валом крика:

— Тунеядец! Сам не работаешь, так еще мой труд загубил! Это дача моих родителей… Они здесь пахали тридцать лет для меня — мама эту клубнику выпестовала.

— Я корзин… корзин из лозы наплету, их продам да Монблан этой клубники перед тобой высыплю! — самурайски защищался Максимото.

— Кстати, папа и меня научит корзины, — подал голос старший сынок.

После этого Зинаиду было не остановить: “Ты ужас моей жизни! Весь кооператив над нами смеется!”.

Тогда Максимото пришел к Семихатовым и все вертел на пальце свое серебряное кольцо с надписью “Искусство жить — это искусство”. Вся Япония с него слетела.

— Я, — говорил он, — на всякий случай прощальные письма написал. Снимаю комнату и понимаю, что не хочу ее снимать. Надеваю утром майку, а она трещит и тоже высказывается: говорит, что пора ей на покой…

Глупые Семихатовы зачем-то разбудили Льва Толстого, чтобы он успокоил их друга: