Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

Максимото пошел в частную школу — давал уроки технического творчества. Он предлагал мелким детям косточки из компота молотком разбивать, и была у них радость и польза (руку набивают и зернышки едят). То приносил магнитофон и записывал слово “перпендикуляр” — второклассники сначала “пер-пел”, а потом слушали, смеялись и на всю жизнь запоминали, как правильно ворочать языком.

И вдруг он попал в больницу, и там хирург как-то замешкался с его аппендиксом, что и почему, осталось неясным, в общем, Максимото чуть не умер.

Жена его позвонила Семихатовым: срочно навещайте Максимото в девятой медсанчасти, он сказал, что дело плохо — хочет вас увидеть. Семихатовы растерялись и сначала побежали в храм Владимирской Божьей Матери. В больнице они напряженно угадывали, что он шелестел губами. С каждым слогом он будто одолевал крутой подъем.

— Се-ми-хва-ты, вы при-шли…

Вот так — слово за словом — он рассказал: на площади стоит мраморная чаша с витыми ручками, в ней — его кишки, а кто-то с неба спустился и привел все его внутренности в порядок. И это была операция под общим наркозом. Максимото провалялся месяц на больничной койке и был выписан в сносном состоянии. А как раз подошли его 37 лет (он любил цифру 7 и все даты с этой цифрой считал юбилеями). Семихатовы, как уже говорилось, очень любившие своего друга, решали: ехать — не ехать. Дело в том, что у супруги разболелась печень и она лежала с грелкой. В общем, так с грелкой и поехала, держась за мужа.

А во время скитаний Максимото потерял свой фен, пару раз жаловался: уже не то все без укладки-то. И вот Семихатовы купили ему китайский фен, к которому была приложена инструкция: три кнопки — это сильный ветер, средний ветер и безветрие. Так китайцы образно все это описали. Максимото и все гости долго показывали псевдокитайскую оперу по сценарию инструкции. В виде вееров брали газеты и, пентатонно гудя в нос, изображали сильный, средний ветер, штиль в Желтом море.

Сначала в коридоре, при прощаньи, Максимото восклицал: “Мне нравится, что имею отношение к началу лета — родился весной…”

И вот тут сыновья Максимото включил какую-то свою музыку. Он им сказал:

— Выключите. У Армстронга в каждом хрипе вселенная, а у этого — реанимация. Кстати, о реанимации. Я подаю на врача в суд.

— Какой суд?

— Обыкновенный, российский.

— Ты серьезно? Тебе деньги нужны или удовольствие от его унижения?

— Конечно, деньги. Но в крайнем случае придется взять удовольствием.

Зинаида сразу оживилась:

— Деньги, и сразу купим машину.

Семихатовы что-то бормотали глупое про шинель Акакия Акиевича — она за много лет отрастила четыре колеса. Внимательно посмотрел на них Максимото, раза три тряхнул своей умной бородой:

— Этот врач завтра другого-третьего угробит. Его нужно срочно убирать.

И тут недалекая женщина Семихатова, размахивая своей грелкой, вдруг сказала:

— Может, надо было тебе с Татьянушкой объясниться, чтоб она не страдала так, не бегала к нам каждый день: где Максимото, что с Максимото?! Может, тогда и аппендицит у тебя прошел бы удачнее?

— О чем вы? — спросила Зинаида, уходившая на кухню оторвать обещанный росток цветка, который если приживется в доме, то будут там появляться деньги.

“Замолчишь ты или нет?” — думал Максимото. Размечтался! Семихатова не отставала:

— Ну, у меня три дочери, и если с одной из них познакомился бы такой, как ты, читал с нею о Бродском вслух в постели… а потом бросил! И ничего не объяснил!

Она еще говорила, а Семихатов вытаскивал чуть ли не за шиворот ее из квартиры и шипел в ухо:

— Ты что! Ты пришла в гости или учить людей, как им жить?

— Но у меня три дочери.

— Какое совпадение! И у меня столько же.

И в этот вечер заглянул к Семихатовым Володюшка.

— Заходи, строитель капитализма! — обрадовались они.

Володюшка был когда-то газовщиком, Семихатовы его вызвали отремонтировать свою плиту — так и познакомились. Володюшка говорил, что ни у кого уже нет таких старых и страшных плит. Почему Семихатовы ее не сменят… Стал заходить, громадина такая. В общем: меж высоких грудей затерялося небогатое Вовы лицо… А когда Володюшка улыбался, из каждой ноздри выглядывало по небольшой бороде…

Это, впрочем, помогло газовщику вскоре превратиться в коммерсанта. Семихатова тогда сватала его:

— Давай, окучивай Татьянушку, пока она одна! У тебя есть только мгновение.

А дочери как закричат:

— Папа, папа, где лечат от сватовства? Мама опять за свое!

— Ты бы хоть, мать, комиссионные брала, — говорил Володюшка.

А сам, хитрая рыжая гора, начал девушку втихомолку то в кофейню, то в филармонию... Успел даже к брату на дачу свозить. Брат рано вышел на милицейскую пенсию и разводил карпов в своем прудике.

— Раз ключи бьют, пусть будет пруд, — говорил он, почесывая карминные фамильные заросли на брюхе. — Сруб я из лиственниц сделал, а дно — вы только нырните, там водоупорный глиняный слой. Не растут карпы! Лишь с ладонь… Они зависят от размеров пруда.

После бани они обрушивались в пруд, и карпы обступали и пробовали их на вкус своими упругими губами.