Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

Как взял в руки Глубоков картонку “Мой мясокомбинат”, как вскрикнул, увидев рабочих, лезущих в снегу с тушами бараньими через забор! Наш народный художник одной рукой ухватил себя за лысину, другой — за мясистые плечи Филарета. На все это из рамы, одобрительно покуривая, смотрел Виктор Астафьев. Он был написан двадцать лет назад: будто бы в сиреневом кристалле, мерцает-разрывается изнутри усилиями писателя.

Когда мы видели этот портрет на выставке, то там ходил часами под Астафьевым поэт Оленев и уже усталым, хриплым голосом объяснял:

— Видите решительность Виктора Петровича? Это наш земляк, пермяк, заединщик! Он говорит всем своим видом: “Замуровали меня масоны, но я вырвусь!”.

Тут журналист В. не выдержал, подмигнул нам и пошел на Оленева, раскинув толстые руки:

— Ну иди сюда, былинный поэт земли русской! Обнимемся так по-богатырски, по-медвежьи!

И как жамкнет его! Оленев закричал:

— Ты чо, охренел, что ли! У меня остеохондроз!

И с той поры Оленев бледный куда б стопы ни направлял, за ним повсюду В. вредный с тяжелым топотом скакал.

— Вот что, — сказал Глубоков Филарету, — эти мужики, ворующие на мясокомбинате, — это просто Гомер. Но как же быть, что у тебя нет аттестата? Возьми-ка эти деньги, ты его купи, и я тебя зачислю.

Филарет кивнул колченогим лицом с честностью в каждой черте и пошел покупать аттестат зрелости. Потом зашел к нам и долго показывал его со всех сторон.

— Наверное, ты очень нужен мастеру, — радовались мы за него.

— Видели бы вы, какие у Глубокова девки учатся!

— Что, одаренные? — обрадовались мы за Филарета, которому будет нескучно.

Он умудрился тонко улыбнуться своими толстыми губами:

— Да нет, бездари. Зато их много. Это вишневый сад! Я один в нем. — И взглядом удалился на ту поляну посреди весны.

Но все-таки он не обирал потом вишенье полными горстями, ударился в работу. По-прежнему продолжал все пещрить, но вроде бы уже погрубее. Это дал ему Глубоков, появилась у Филарета сила: деревья налились мышцами и сухожилиями, а закаты и рассветы стали улыбаться свежими лицами.

Знатоки заволновались:

— Надо покупать его “Прогулки” задешево, пока не прославился.

Когда в первый раз был продан его холст в художественном салоне и он плыл к нам под гипнозом этой суммы, на ходу закупая все дорогое, вкусное и пьяное, мы и в ус не дули — чем там все это кончится. Проходи, садись, рады, поздравляем. Филарет одобрительно кивал: правильно себя ведете, молодцы. После третьей рюмки, правда, выложил сокровенное:

— Вы хоть и посоветовали мне поступить к Глубокову, но где теперь я и где вы? Чей вы пьете коньяк?

— Иди вон, Пикассо хвастливое!

— Я-то пойду, но уже меня никто! никогда! не засунет в тумбочку!

Два года мы не виделись, хотя жили в соседних домах. Телевидение, правда, не скрывало от нас цепь растущих успехов Филарета.

Вдруг он появляется не с экрана, а в дверь. Глаза как-то прислушивающе косят к левому уху, а в руках — половинки разных купюр. Он попросил:

— Помогите, я порвал миллион. Помогите склеить.

Мы внимательно рассмотрели эти куски. Выяснилось, что остались только левые половинки. Склеивать было нечего.

— А где остальные?

Он скосил глаза налево, выслушал подсказку и ответил:

— Выбросил в форточку.

Потом мы узнали, что соседка приложила огромные усилия, но все же сдала Филарета в больницу.

— На глазах моих детей он рвет деньги, — напирала она по телефону.

— Ну и что? Он не представляет угрозы для окружающих, — изо всех сил отбивался диспетчер психиатрической “скорой”.

— Я дам телеграмму президенту Путину! Ведь сосед рвет купюры Российской Федерации!

С тех пор Филарет живет в больнице — под присмотром нашего друга психиатра Д. Иногда Д. нам говорит:

— У меня сильное подозрение, что наш Филарет уже в основном выздоровел. Правда, деньги рвет, но в основном мелкие. Я думаю, что он притворяется, но кому от этого плохо?

— А как его картины расходятся? — волнуемся мы.

— Да неплохо. Мы ему отдельную палату выделили, отремонтировали, телевизор там, мольберты... Тут, кстати, я списал вам одно объявление, там учат на менеджеров по продаже живописи. Давайте, подучитесь и займитесь Филаретом. Вам будет хорошо и ему.

— Сейчас мы, два пенсионера, бросимся, осчастливим курсы менеджеров!

Автопортрет Филарета сказал нам сбоку выступающими янтарными глазами: “Ну и хрен с вами, раз отказываетесь от своего счастья”.

Эта работа — давний подарок Филарета, еще на взлете дружбы. Он здесь держит бутылку двумя руками — обе левые. На плече сидит, вся в драгоценном толстом мехе, крыса с хладокомбината. Гости, которые к нам заглядывают, спрашивают про портрет:

— Он случайно не сидел?

— Сидел. Только не в тюрьме, а в тумбочке.

* * *

Журнальный зал | Урал, 2005 N7 | Нина ГОРЛАНОВА, Вячеслав БУКУР

Максимото — так звали Максима сначала его друзья Семихатовы после того, как он отремонтировал им японский телевизор. Потом это подхватили уже все. Хотя он везде возникал как белокурый денди, но нацеленный, зоркий. И какая воля: каждое утро волосы феном укладывал!