Нина Горланова в Журнальном зале 2001-2003

Высохшие в сушилке пеленки Антона тотчас бросали в помойное ведро под тем предлогом, что нужны веревки. Хорошо, веревки нужны, но разве трудно постучать к нам — евреям ли, русским или татарам — рядом же! “Снимите высохшее белье!”. Зачем же его в грязь! А чтоб мы снова стирали. Когда родилась Сонечка, я решила, пусть у нее будет моя фамилия — Горланова.

Да, я испугалась, признаюсь, проявила слабость. И все три дочери на моей фамилии. Хотелось, чтоб им было легче жить. Вот такая никудышная сопротивляемость у меня оказалась… И стыдно, и больно, но файл печальный не стираю.

И все же, вопреки всему этому, я близка к счастью все время после рождения сына и дочери! Появление детей — это как бы с просцениума — на сцену! Изменилась душа моя, психея. Не так уж важно, кто и что обо мне скажет. Важно, что я скажу Антону и Соне, чему их научу. Двое детей, как два крыла, поднимали меня выше...

Вдруг от сильных морозов в общежитии лопнули трубы парового отопления. Все начали обогреваться рефлекторами, но электропроводка не выдержала. Начался пожар. Его потушили, однако холод нас убивал. Антон хотя бы днем в яслях, а Сонечке всего несколько месяцев — у нее температура за сорок! Кашель. Наконец диагноз поставлен: воспаление легких. В комнате минус двадцать! Врач приходит каждый день и говорит только одну фразу:

— Как бы ребеночек не умер!

Мы пытаемся лечь в больницу, но там карантин по скарлатине. Не хочется из огня да в полымя… Бригадир, который руководит ремонтом труб, каждый день показывает мне свой сломанный палец — в гипсе. Он всегда так пьян, что может выговорить только одно слово:

— Сри (смотри).

— У меня беда — воспаление легких… Скорее же сделайте нам тепло! Умоляю!

— Сри (и опять свой палец в гипсе под нос мне сует).

Ну что с него взять? Я запаниковала. И позвонила Пирожникову в “Звезду”, а он мне в ответ:

— Это слишком мелкая тема для областной газеты — лопнули трубы.

— Слушай, если Соня умрет, я всем расскажу, как ты мне отказался помочь!

— Ладно, Нина, сейчас я позвоню ректору и скажу, что пришла делегация с детьми. Но ты потом это подтвердишь?

— Конечно, ангел мой!

Через час приезжают ректор и еще один профессор, фамилия которого забылась. Входят к нам. А я в это время под ватным одеялом меняю дочери пеленки. Высунула голову:

— Видите, что происходит?

— А у вас тепло, — отвечает профессор.

— Да? Сейчас же меняемся — я еду с детьми к вам жить, а вы — сюда переберетесь до окончания ремонта!

Через час паровое отопление заработало…

Слава сказал про этого профессора: “А он далеко пойдет” (и в самом деле — давно работает в министерстве).

Свекровь приехала в гости и уговорила нас самовольно занять двухкомнатный отсек. И вот ночью мы, как некогда мои родители в Сарсу, перетаскиваем вещи (об этом у меня рассказ “Человеку много ль надо”). На следующий же день Валя Яковлева, университетский профорг, привезла мне ключи от двух комнат в коммуналке (где я и пишу сейчас эти строки). Квартирный вопрос — вечный — решился внезапно. Видимо, порой нужно делать резкие движения?

Я от радости подарила Вале свой альбом Босха — самое драгоценное, что было в моей библиотеке.

— Сегодня же вы должны переехать — так приказал ректор.

После все выяснилось. От соседки по коммуналке. Оказалось, что эти две комнаты сдала “под гарантию” (была такая форма улучшения жилья) аспирантка. Не просто, а — любимая аспирантка кого-то из университетских знаменитых профессоров. Но квартира без ванной и к тому же густонаселенная, никто не хотел ехать сюда. Аспирантка не могла получить отдельное жилье, пока эти комнаты не заселены. Мы же с радостью в них перебрались.

Все-таки с ректорами мне везло, если честно! Один оставил в университете, другой дал две комнаты!

Снова Виниченко, Бубнов и все-все-все помогли нам переехать. Книжки сбрасывали на одеяло, переплеты летели, но Бог с ними, с переплетами! Когда Босх подарен Яковлевой, жалеть нечего. Вася заметил книгу Фланнери О’Коннор (я начинала писать, подражая ей). Бога ради, забери ее, Василий! Название “Хорошего человека найти нелегко” уже не близко мне. В эти дни я думаю, что плохого человека найти нелегко.

Мы — дома! Какое это, оказывается, сладкое слово: дом! Правда, верхний этаж, крыша течет, но крыша — не труба под полом. Крыша течет иногда, а труба — всегда…

Тут нужно сказать, что Антон был в больнице, когда мы переезжали. Настолько унизительно и страшно одновременно было все это — захват отсека готовить, книжки перевязывать и пр., что я потеряла бдительность и чем-то не тем его накормила (Соня была еще грудная). Ну и диспепсия, конечно. Ко мне на ночь приехала Катя Соколовская. А обе мы учили ведь медицину в университете (медсестры запаса). Но, видимо, плохо учили, увы. Я вообще все в обмороки падала: в морге и на операциях… В общем, под утро мы все же решили вызвать “скорую”.

— Какая вы жестокая мать! — сказал врач. — Ребенок полностью обезвожен.