Николай Рерих

Причина этой общей гармонии элементарно проста: все дело в том, что один и тот же художник исполняет макеты декораций и рисунки костюмов. Поистине поразительно, что для открытия этого принципа понадобились целые века!»…

Это справедливо по отношению к декорациям Бенуа и Бакста, Головина и Рериха. Актеры падали на колени, простирали руки, пели дуэты и арии, одетые в прихотливо легкие костюмы по эскизам Бенуа, в тяжелые расшитые одежды по эскизам Рериха.

Рядом с «Половецкими плясками» видят парижане псковские церкви и узорный царский шатер, написанный Рерихом для «Псковитянки». Следующие сезоны приносят на Елисейские поля музыку «Шехеразады» на фоне иного, изысканного Востока, увиденного Бакстом, приносят жалобы Петрушки в балагане, расписанном Александром Бенуа. Фокин, Стравинский, Анна Павлова, Карсавина, Нижинский, Шаляпин… Прав Бенуа: «Не Бородин, и не Римский, и не Шаляпин, и не Головин, и не Рерих, и не Дягилев были триумфаторами в Париже, а вся русская культура, вся особенность русского искусства, его убежденность, свежесть и непосредственность, его дикая сила».

Задумывая показать во Франции «Садко» Римского-Корсакова, Дягилев хочет, чтобы декорации, костюмы второй картины сделал Рерих. Пишет ему в 1910 году из отеля Скриба, с улицы Скриба: «Вижу это действие в твоих красках, с очень русским лесным зеленым пейзажем, непременно с соснами и елями, а не с хорошенькими „поэтическими деревцами, как у нас принято изображать…“» В постскриптуме письма Дягилев замечает: «Досадно, что Стравинский не поспеет к весне с балетом…» Рерих будет писать декорации для «Садко», будет варьировать своего «Игоря» для русской оперы, для английской оперы, для американской оперы — белокаменный собор встанет на холме Путивля, Ярославна взойдет рано утром на деревянную городскую стену. Будет писать терема, синее океан-море для «Царя Салтана», идольское капище, Древний Киев, славянские мотивы для «Рогнеды», алых коней, которые сшибаются в смертной схватке — занавес для «Сечи при Керженце».

Дягилев умел увлечь композиторов и художников, актеров и режиссеров. Обаятельный, уверенный, умеющий быть язвительно-остроумным, умеющий возвышенно вещать, согласно моде: «Мы должны быть свободны, как боги, чтобы сделаться достойными вкусить этого плода от древа жизни. Мы должны искать в красоте великого оправдания нашего человечества и в личности — его высочайшего проявления». Он завоевал Петербург, завоевал Европу. Моложавое лицо, седая прядь в черных волосах, темные усы над свежим ртом — привычный объект серьезных портретистов и карикатуристов всех стран. Не писатель, не искусствовед, не художник, не композитор, не режиссер, не актер… Антрепренер, импресарио, что ли? Но импресарио, умевший быть и режиссером, и либреттистом, и актером, и хореографом, умеющий заразить художников не только верой в нужность будущего спектакля, но самим образом его умеющий подсказать деталь художнику, созвучие композитору, мизансцену — актеру. Давно уже не «Сережа, брат Димы Философова», но — Сергей Павлович, monsieur Diagileff. Его ненавидели (как Стасов), с ним судились (как Фокин), его любили… Впрочем, любили его многие. В том числе — Рерих:

«Сергея Павловича мы любили. Он совершил большое русское дело. Творил широкие пути русского искусства. Все, что делалось, было своевременно, несло славу русского народа далеко по всему свету. С годами можно лишь убеждаться, насколько работа Дягилева была верна…»

Непрестанно участвуя в этой «верной работе», принимая предложения Дягилева, Рерих задумывает создание своего театрального зрелища, где не ограничивается ролью художника, выполняющего указания автора и режиссера, но сам хочет быть автором и режиссером.

Осуществляя свой театр в слиянии с «Половецкими плясками», с «Сечей при Керженце», художник обдумывает, ищет — сочиняет (любимое его слово для своих картин) — новое сценическое действо, воплотившее бы ту языческую, древнейшую Русь, которая жила в его полотнах.

В июле 1910 года газетная хроника сообщает: «Академик Н. К. Рерих, молодой композитор „Жар-птицы“ И. Ф. Стравинский и балетмейстер М. М. Фокин работают над балетом под названием „Великая жертва“, посвященном древнеславянским религиозным обычаям. Содержание и постановка Н. К. Рериха».

Замысел очень поддерживает Ремизов. Он тоже сочиняет либретто для неких действ, напоминающих балеты. Называются они «Русалии».

Автор так поясняет это название: «Русалия — плясовое музыкальное действо… Танец по-русски: пляс — плясун — плясать — пляска… В слове пляска — плеск, плесканье… С именем Русь начинается пляска. Русалия и есть русское плясовое действо. Русалия называется балет…»

«Ясня», «Гори-цвет» называются «плясовые действа» Ремизова. Музыку к ним пишут композиторы, увлекающиеся российской стариной, — Гречанинов, Лядов. Рерих пишет эскизы для русалии — «Ночь на Лысой горе». Это русский вариант «Вальпургиевой ночи», созданный в петербургском кабинете, при свете настольной лампы.