Николай Рерих

Музыка всегда сопутствует жизни Рериха. Бетховен, которого так любит Толстой. Вагнер, которого так не любит Толстой. Для Рериха он классичен. «Валькирия» совпадает с его личной темой, с видениями крылатых коней, которые бесшумно мчатся в грозовом небе. «Сколько в ней прозрачности и силы!» — пишет художник о музыке «Полета Валькирий».

Любимая музыка Вагнера, оперы Вагнера будут сопровождать его с первых эскизов к «Валькирии» 1907 года; эскизы к «Тристану и Изольде» — замки с башнями и подъемными мостами, кольчуги и тяжелые плащи рыцарей, домотканые платья Изольды и ее дам. Но основой Театра Рериха будут все-таки отечественные оперы.

В 1909 году Дягилев заказывает художнику эскизы декораций для «Князя Игоря». Опера Бородина входит в число тех произведений, которыми Сергей Павлович хочет поразить и поражает Париж во время своих первых «Русских сезонов».

Поражает афишей — прозрачная фигура балерины, белый силуэт на синем фоне: у Серова не было ничего под рукой, он написал Анну Павлову на грубой синей бумаге, в какую обертывали сахарные головы. Поражает «Борисом Годуновым» — колокольным звоном, воплями народа, Шаляпиным в парчовом одеянии русского царя. «Половецкими плясками» на фоне картины Рериха.

Тема Востока, так волновавшая художника, находит здесь выражение настолько законченное, гармоничное, можно сказать — совершенное, что «Половецкий стан» Рериха становится сразу же классикой театральной живописи, как бы символом свершений русского театра начала века.

Сдержанный Валентин Александрович Серов пишет Рериху: «Поздравляю Вас с успехом декораций Ваших в Париже — они и мне (эскизы) очень понравились».

Восторженный Санин пишет Рериху: «Если бы не существовало тебя, надо было бы для „Игоря“ выдумать и родить».

А через много лет художник получит телеграмму Дягилева: «„Половецкий стан“ выдержал 500 представлений во всех театрах мира».

«Половецкий стан» Рериха — не орнаментальный, нежный Восток персидских миниатюр, не ковры и стрельчатые окна гарема. Этот Восток раскинулся в рыжей выгоревшей степи войлочными шатрами под золотым солнцем — простор, воля, бунчуки с конскими хвостами возле юрт:

«Пусть ночь. Домчимся.
Озарим кострами Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…»

На огромной сцене театра «Шатле» ставит Фокин не танцы — именно пляски половцев и девушек-пленниц, широкоскулый степной хан в кожаной одежде, с кривой саблей у пояса соблазняет пленного князя:

«Хочешь ты пленницу с моря дальнего,
Чагу-невольницу из-за Каспия…»

Россия — повернутая лицом к Востоку, слитая с Востоком… Французы валом валят в театр, оценки парижской прессы кажутся даже преувеличенными. В русских газетах, пожалуй, не встретишь таких дифирамбов, какие печатает на страницах «Фигаро» весной 1909 года художник Жак Бланш: «Что касается декораций „Игоря“ Рериха, то уже с самого начала это — сплошное очарование для взора. Персидские миниатюры, ослепительные в своих безумных красках, индийские шали, цветные стекла Notre Dame или же ярко-зеленый сад, где цветут гераниумы, вечером, после бурного дня, — вот о чем заставила меня грезить эта изумительная картина»…

Надо отдать справедливость критикам — они не только славословят — анализируют спектакли, не просто констатируют, что Париж покорен, но объясняют, как удалось им покорить Париж, раскрывают своеобразие вклада русских художников в искусство двадцатого века, предрекают влияние этих художников на мировое искусство будущего.

Жан Водуайе соединил оперативность журналиста и проницательность искусствоведа, определяя главное в искусстве «русских волшебников»:

«Русские декорации синтетичны и, не рассеивая внимания тысячью мелких, заботливо законченных подробностей, довольствуются соединением двух-трех цветов — золота и лазури, золота и гераниума, изумруда и коралла, изумруда и цвета crème. И этого оказывается достаточно, чтобы произвести очень сильное впечатление, позволяющее зрителю дополнить воображением все, что опущено, но о чем легко можно догадаться.

Главное значение придано декорации заднего плана. На первом плане мало аксессуаров и нет этих штампованных искусственных растений, столь излюбленных нами. Минимум пратикаблей, отсутствие приспособлений: просто — разрезанные полотна опускаются с колосников, и на них художники — враги реальных изображений — кладут сильными мазками большой кисти пятна, которые вблизи сбивают с толку, но издали образуют целые аккорды таинственных сочетаний. И никогда эти русские не упускают из виду, что декоратор, как и художник, имеет привилегию и выгоду условности.

Французские декораторы в своем чересчур добросовестном искусстве достигают того, что зритель говорит: „Как это похоже“. Русские более честолюбивы. Они заставляют нас сказать: „Наши мечты побеждены“…