Николай Рерих

Грабарь в начале августа забежал к Рериху в «Гранд-отель», как десять лет тому назад забегал на Мойку. Игорь Эммануилович почти не изменился — тот же малый рост, крепко сбитое тело, большая, чисто выбритая голова, изогнутый улыбкой рот, золотое пенсне. Нестареющий Игорь Эммануилович — весь в том, что называется оргделами, — в заседаниях, в полемике, в хлопотах о реальной сохранности памятников искусства. Рерих в свои неполные пятьдесят два года седобород, величав, как проповедник, каждое слово его торжественно, взгляд пристален, изучающ, словно в собеседнике он ищет вечное, общается с его душою непосредственно. Грабарь — весь в земных, реальных делах, Рерих — словно предпочитает беседу с махатмами живой речи Игоря Эммануиловича. Контакта не получается при всем внешнем радушии, вернее, безукоризненной вежливости Рерихов; большие художники не сближаются, напротив, еще отдаляются друг от друга. Эта взаимная «противопоказанность» полно отразилась в воспоминаниях Грабаря, вышедших десять лет спустя и представляющих сложное сочетание восхищения, насмешки, недоумения, раздумья перед «загадкой Рериха».

Получив эту книгу воспоминаний, Рерих назвал ее «интереснейшей», внес в нее несколько фактических поправок и сказал: «Глаз добрый всегда нужен и особенно доходчив до сердца».

Придя еще раз к Рерихам в августе, Грабарь видит свернутые картины, упакованные вещи.

Грабарь пишет, что на его вопрос о направлении Николай Константинович ответил, что едет в Абиссинию — смотреть какое-то легендарное озеро, которому нет равных в мире; потом Грабарь узнал истинное направление маршрута. В августе 1926 года Рерихи отбывают сибирским поездом обратно, на Восток. Перед отъездом Николай Константинович посылает в Нью-Йорк письмо, которое торжественно читается 17 ноября 1926 года, в день трехлетия Музея Рериха.

«Друзья, если бы Вы могли видеть доброжелательную толпу, бывшую при нашем отъезде! Если бы Вы могли и слышать задушевные приветы, которые народ посылал в Америку. Вы бы еще крепче почувствовали все нити, тесно соединяющие наши великие страны — страны, которые никогда между собой не воевали…

В привете от множества множествам заключено истинно ручательство мировых сношений. Какое благо, если народы могут приветствовать друг друга! И каждое движение такого народного приветствия должно быть внесено на страницы Истории. От самого края русской границы по Иртышу, по просторам Сибири — до Москвы — до сердца Союза — мы видели поражающий рост народного сознания.

Матросы, красноармейцы, пограничники, землепашцы, рабочие, школьные учителя — также множество учащихся, посещающих музеи, — горели искренним стремлением „знать“. Вы понимаете, если народ зажжен этим стремлением к знанию, он созидает твердую почву для реального строительства. Знайте, и вы получите. В этом стремлении к познанию сказалось все благо позитивизма.

Если я знаю, то ничто не может лишить меня приобретенного знания.

Я видел также стремление к знанию среди молодежи и среди рабочих Америки. А теперь я видел эту жажду знания среди широких масс республик Союза. Привет от народа народу! Скоро мы опять сменим вагон на караван».

Таковы пути художника. Мечты об общине, объединенной идеями Будды и Ленина. Увлеченность образами-символами: Махатмы, Майтрейя, Шамбала, чудеса, творимые йогами. И такая абсолютная проницательность по отношению к целям советского народа, такое зоркое видение его достижений, такая широкая доброжелательность к новой России, такое понимание ее задач!

«Полукоммунист, полубуддист» — лучше Чичерина не скажешь!

5

Николай Константинович поставил работников Наркомата иностранных дел в известность, что он должен вернуться в Индию через Монголию, выполнив в Монголии некие «поручения махатм». Для трезвых дипломатов гораздо убедительнее было бы реальное объяснение целей экспедиции как «художественно-археологических», какими они и были на деле. Но и с «поручениями махатм» Рерихи получили советский экспедиционный паспорт и разрешение пересечь границу Советского Союза и Китая.