Николай Рерих

У Блока образы скифов и Христа неразрывно сплетены с голодным Питером, вселенская метель — с обледенелыми улицами, бешеная тройка — с «елекстрическим фонариком на оглобельках».

У Рериха все вне реальности, все абстрактно-торжественно. Гайятри, проходящий через вражеские станы, как блоковский Христос —

«И за вьюгой невидим,
И от пули невредим», —

остается даже не символом — аллегорическим «священным знаком», отвлеченной метафорой.

Поэтому истинно волнуют в «Пламени» не злоключения героя с его картинами и не рассуждения о губительности «Пламени гнева», но пейзажи Ладоги и ее островов. Образ живого, прекрасного материнства: «Одна мать, держа на руках своего младенца, спрашивала — что есть чудо? Держа в руках чудо, она спрашивала, что есть чудо?»

Поэтому истинно волнуют в «Милосердии» не ужасы войны, не торжественный приход Гайятри, но вопль ученого — «Приходит последний час знания» — и пророческий ответ Старейшины: «Для знания нет последнего часа».

И финал пьесы, где сливается тревога за судьбу Родины и вера в ее будущее:

«Где мудрость страха не знает.
Где мир не размельчен ничтожными
            домашними стенами.
Где знание свободно.
Где слова исходят из правды.
Где вечно стремление к совершенству.
Где Ты приводишь разум к священному единству —
В тех небесах свободы, Могущий, дай
      проснуться моей Родине…»

«Милосердие» кончается этими строками — переводом-переложением стихотворения Рабиндраната Тагора.

«Пламя» кончается строками одиннадцатой книги «Бхагавдгиты» — священной книги индусов, прославлением единой, вечной вселенной.

Индия жива для Рериха — как Россия. О возвращении в Россию и об открытии Индии мечтает он на Тулоле. Но из Сортавалы нельзя уже поехать в Петроград. Из Сортавалы можно съездить к Леониду Андрееву на Черную речку, можно посетить Илью Ефимовича Репина в его «Пенатах», от которых час езды до русской столицы. Но бывшие пригороды Петербурга рассечены границей между красной Россией и белой Финляндией. Путь в Россию закрыт. И путь в Индию лежит не на восток, через Урал и Сибирь, а на запад — в Англию, откуда постоянно отходят корабли в богатейшую из английских колоний.

В 1918 году Рерихи уезжают из Сердоболя — Сортавалы. Уезжают всей семьей. С новыми картинами Николая Константиновича. С его новой повестью и новой пьесой. С новыми стихами:

«Я приготовился выйти в дорогу.
Все, что было моим, я оставил.
Вы это возьмете, друзья.
Сейчас в последний раз обойду
дом мой. Еще один раз
вещи я осмотрю. На изображенья
друзей я взгляну еще один раз.
В последний раз. Я уже знаю,
что здесь ничто мое не осталось.
Вещи и все что стесняло меня
я отдаю добровольно. Без них
мне будет свободней. К тому,
кто меня призывает освобожденным,
я обращусь. Теперь еще раз
я по дому пройду. Осмотрю еще раз
все то, от чего освобожден я.
Свободен и волен и помышлением
тверд. Изображенья друзей и вид
моих бывших вещей меня
не смущает. Иду. Я спешу.
Но один раз, еще один раз,
последний, я обойду все, что
оставил…»

Часть вторая Индийский путь

Глава I Старый свет и Новый свет

1

Путь из Сортавалы протянулся сначала на север, в Скандинавию. Где по семейным преданиям жили Рерихи — викинги и епископы, откуда вышел в свой недобрый час вместе с Карлом XII генерал, потомки которого так прочно осели в России.

Путь из Сортавалы идет сперва давно знакомой Финляндией. Путь приводит в Выборг, который называется теперь — Випури. Три часа езды от Петрограда, старый замок, парк «Монрепо», куда любили ездить петербуржцы на отдых. Петроград — за границей. Об этом, видимо, недолгом и достаточно драматическом периоде жизни художника рассказал его биограф В. Н. Иванов. Рассказал, к сожалению, коротко и туманно: «В Выборге 1918 года наш художник один. Вез денег. Без друзей. Его ищет его почитатель, ищет всюду.

Находит супругу Николая Константиновича, Елену Ивановну, великую верную спутницу души Николая Константиновича, и, как всегда, через нее находит самого его.

— Что нужно? Деньги? — спрашивает он Рериха.

— Нет, — отвечает Рерих. — Нет! Давайте выставку картин».