Николай Некрасов

Примерно так и складывались отношения Панаевой и Некрасова в реальной жизни. Почти с самого начала они не были простыми. Каждый, вероятно, считал, что дает больше, чем получает. Периоды безоблачного счастья сменялись ссорами, скандалами, завершавшимися очередными возвращениями друг к другу. Что может победить такую любовь, которая включает в себя ссоры как проявление своей глубины? Очевидно, что у такой любви есть слабое место — привычка и рутина, скрытая в самих ссорах и примирениях. Видимо, только усталость от них, усталость друг от друга могла победить эту любовь, то есть и кончиться она могла таким же «бытовым», рутинным образом. Пока же сами ссоры были своего рода развлечением, нарушением привычного течения жизни. К тому же и сама эта жизнь не была еще такой уж рутинной. Некрасов был поглощен журнальными делами (Авдотья Яковлевна жаловалась своей подруге Марии Львовне Огаревой: «Некрасов занят, как вол, и я в неделю много если скажу с ним три слова»), и надоесть друг другу они не успевали.

Сама Панаева также не удовлетворялась ролью хозяйки дома. Вместе с Панаевым она начала вести в «Современнике» отдел мод, затем попробовала силы в литературе повестью «Семейство Тальниковых», в которой очень жестко и гиперболизированно (возможно, отчасти и здесь поддавшись «злому чувству» и гневу) свела счеты с безрадостным детством (правда, повесть оказалась совершенно «нецензурной» и при ее жизни так и не увидела свет). Она сразу проявила себя как добротный беллетрист, бытописатель, способный вполне живо изображать лица и обстановку. Тем не менее с самого начала Панаева не имела серьезных литературных амбиций, и у нее с Некрасовым никогда не было профессионального соперничества, тем более что Некрасов отчасти благословил ее на литературную деятельность (одобрительно отзывался о ее первых опытах и Белинский). Но если она была заведомо слабее Некрасова в сфере литературы, то в сфере эмоций, сфере личностной они были равными соперниками.

«ВЕСЕЛАЯ КОМПАНИЯ»

1848 год начался, можно сказать, рутинно. Январь и февраль прошли в уже, видимо, ставших Некрасову привычными журнальных хлопотах. Он готовил первые номера «Современника», в которых, включая апрельскую книжку, еще печатал статьи Белинского (критик больше не мог работать — его болезнь перешла в последнюю стадию). В них же были опубликованы «Сорока-воровка» Герцена, произведения Дружинина, Гончарова, Соловьева, Грановского, очередные «записки охотника» Тургенева. Тогда же Некрасов набрал и готовил к печати новый сборник — «Иллюстрированный альманах», в котором намеревался всё-таки опубликовать «Семейство Тальниковых» Панаевой, забракованное Никитенко. Однако к концу февраля ход событий резко изменился.

Двадцать второго февраля 1848 года в ответ на отмену королем Франции Луи Филиппом «реформистских банкетов» в Париже началось восстание — на улицах города жители возводили баррикады. На следующий день было отправлено в отставку правительство Гизо, и тогда же солдаты линейной пехоты, охранявшие Министерство иностранных дел, открыли огонь по толпе — погибли 52 человека. 24 февраля была распущена палата депутатов, король отрекся от престола и бежал в Англию, а еще через день Франция была провозглашена республикой. Волнения и кровопролитные столкновения продолжались до 26-го числа, когда восстание рабочих было подавлено генералом Кавеньяком. Волна революций прокатилась практически по всей Европе: Австрии, Пруссии, Бельгии и другим странам.

Известия о событиях во Франции мгновенно дошли до России и произвели ошеломляющее впечатление на образованную часть общества. М. Е. Салтыков-Щедрин вспоминал: «Мыс неподдельным волнением следили за перипетиями драмы последних лет царствования Луи-Филиппа… Я помню, это случилось на масленой 1848 года. Я был утром в итальянской опере, как вдруг, словно электрическая искра, всю публику пронизала весть: министерство Гизо пало. Какое-то неясное, но жуткое чувство внезапно овладело всеми. Именно всеми, потому что хотя тут было множество людей самых противоположных воззрений, но, наверно, не было таких, которые отнеслись бы к событию с тем жвачным равнодушием, которое впоследствии (и даже, благодаря принятым мероприятиям, очень скоро) сделалось как бы нормальною окраской русской интеллигенции. Старики грозили очами, бряцали холодным оружием, цыркали и крутили усы; молодежь едва сдерживала бескорыстные восторги. Помнится, к концу спектакля пало уже и министерство Тьера (тогда подобного рода известия доходили до публики как-то неправильно и по секрету)». Сочувствие российских либералов французским повстанцам было огромным, а разочарование после поражения июньского восстания — тяжелым.