После ареста Чернышевского Некрасов недолго оставался в Петербурге — в конце июля он снова уехал в Карабиху. Как всегда бывает в подобных случаях, пошли разнообразные слухи о его планах: говорили, что он больше не будет издавать журнал; что будет издавать, но уже в «охранительном» духе; что собирается заменить Чернышевского Степаном Степановичем Громекой — одиозным публицистом «Русского вестника». Сочувствие и сожаление высказывали многие, в том числе идейные противники Некрасова. Герцен через посредников предлагал начать издание «Современника» в Лондоне. Нетерпеливо ожидали какого-либо решения издателя сотрудники журнала, его «консистория», как он к тому времени стал их обобщенно называть (имея в виду, очевидно, не только их сословную принадлежность — почти все происходили из среды мелкого духовенства, но и способы, какими они решали проблемы). Оставшимся на свободе Елисееву, Антоновичу, Пыпину, Жуковскому поведение Некрасова казалось сомнительным, доходившие до них слухи заставляли подозревать патрона в трусости и ренегатстве. Г. 3. Елисеев вспоминал: «Все друзья и враги интересовались знать, почему остановлен «Современник», и все приставали к Некрасову с этим вопросом; Некрасов всюду, куда являлся, чтобы отвязаться от вопрошающих, отвечал кратко: «да, я не знаю, за что остановили «Современник»; верно моя консистория там что-нибудь напутала». Когда слух этот дошел до нас с Максимом Алексеевичем Антоновичем, мы с ним очень этим обиделись, обиделись до того, что порешили не участвовать в «Современнике», если бы он и открылся».
Из этих очень щадящих Некрасова воспоминаний, написанных человеком, с которым Некрасова будут связывать еще более десяти лет совместной работы (более враждебно настроенный Антонович будет утверждать, что Некрасов даже говорил, что рад, что арестован Чернышевский, державший его в «ярме», и что теперь он будет издавать журнал в совершенно другом направлении), видно, что поэт стремился дистанцироваться от тех причин, по которым был закрыт «Современник», и отчасти переложить ответственность за печатавшуюся там «крамолу» на своих сотрудников. Не исключено, что он это делал по согласованию с Чернышевским, с которым в течение двух недель, предшествовавших аресту, виделся не менее восьми раз.
Вполне возможно, что такая интенсивность была связана исключительно с техническими делами по журналу, но, возможно, не только с ними. Тот же Елисеев позднее признавал поведение Некрасова разумным и правильным и в конечном счете полезным для журнала. Во всяком случае, редактор взял своеобразную паузу — отправился обживать приобретенное имение, не сообщив о своих планах никому из самых близких сотрудников и знакомых, в том числе и Плетневу, договор с которым заканчивался как раз в 1862 году и который, встревоженный последним происшествием, в августе спрашивал Некрасова, будет ли он продлевать контракт и на каких условиях.
Елисеев и Антонович в своих предположениях и обидах были одновременно и правы, и не правы. Несомненно, что ни о каком ренегатстве и тем более прекращении издания «Современника» Некрасов даже не думал. Если произошедшая катастрофа и вызвала у него панику, то ненадолго. Некрасов собирался возобновить журнал при первой возможности, сразу после завершения срока приостановки, и вести его в том же направлении, в каком он шел при Чернышевском, благо последователи и ученики последнего оставались на свободе и были готовы взять на себя поддержание направления.