Николай II

Насколько царь как политик и как личность был поражен объявлением войны Вильгельмом — к тому же он ведь ожидал ответа на свою телеграмму, — можно судить на основании всей приведенной выше переписки. Очевидец, начальник дворцовой охраны, вспоминает тот вечер, когда доставили телеграмму с объявлением войны:

«Семья вернулась с вечерни, ужин стоял готовый. Царица с детьми уже сидели за столом, когда вошел царь, до того пребывавший в своем кабинете, и тут граф Фредерикс доложил о прибытии курьера. Это было сообщение Сазонова, что Германия объявила нам войну. Царь потрясенно застыл на месте; потом пришел в себя и вызвал министров.

Он еще стоял в дверях, когда царица послала одну из дочерей позвать его за стол. Сдавленным голосом он сказал, что произошло. Царица разрыдалась. Перепуганные девушки присоединились к ней. Николай пытался их успокоить, как мог, а потом вернулся в кабинет, не притронувшись к еде. В девять вечера прибыли Сазонов, Горемыкин и другие министры вместе с французским и английским послами, Палеологом и Бьюкененом…».

Запись в дневнике Николая в этот вечер лаконична: «По возвращении с вечерни узнали, что Германия нам объявила войну».

Гораздо откровеннее Николай высказался по этому поводу в разговоре вскоре после получения телеграммы с французским послом. Палеолог для него не просто представитель союзной державы, но и друг, завоевавший доверие и уважение личностными качествами, высокой культурой, разносторонними интересами и остроумием.

«Для Николая, — замечает Палеолог, — последняя телеграмма кайзера Вильгельма обнажила то, что уже само собой стало очевидно после объявления войны — истинное лицо германского императора, его характер и намерения.

«Вильгельм не был честен ни единой секунды, — заметил мне царь, — под конец он уже сам запутался в сетях собственного бесстыдства и лжи. Под утро 2 августа я пошел в спальню. Выпил чаю с царицей и только собрался принять ванну, потому что очень устал, как в дверь постучал слуга и сказал, что у него очень важная телеграмма от Его Величества кайзера Вильгельма. Я прочел эту телеграмму, которая должна была попасть ко мне до объявления войны, перечитал еще и еще раз, затем прочел вслух — и все равно не мог понять ровным счетом ничего. Что вообще имел в виду этот Вильгельм, думал я, когда утверждал, будто от меня зависит, начнется война или нет? Он упрашивал меня не давать моей армии переходить границу!

Неужели я внезапно сошел с ума? Неужели не мне больше шести часов назад курьер доставил известие об объявлении войны, которое перед тем немецкий посол вручил Сазонову?

Я повернулся к царице и прочел ей вслух телеграмму. Она сразу спросила: «И после этого ты еще будешь ему отвечать?» — «Нет, конечно!»

Несомненно, эта странная и бессмысленная телеграмма должна была сбить меня с толку и подтолкнуть на какой-то абсурдный и бесчестный шаг. Но она оказала лишь обратное действие. Я вышел из спальни царицы, и мне стало ясно, что между Вильгельмом и мной все кончено навсегда. Я хорошо спал, а когда проснулся в обычное время, у меня словно камень упал с души. Моя ответственность перед Богом и людьми огромна, но теперь я точно знал, что должен делать».

На следующий день — в России это было 20 июля, а в других странах 2 августа — царь подписал в Малахитовом зале Зимнего дворца манифест об объявлении Россией войны Германии. Затем он был зачитан в Николаевском зале. Царь лично составил текст своей речи, как накануне — телеграммы кайзеру Вильгельму: