Конец года прошел как во сне. В окружении сплошного молчания и отдаления всех тех, кто раньше прыгали вокруг меня, как клоуны, а теперь сговорились игнорировать дрянь из-за которой погиб Барат. Что ж я их не осуждала я сама себя ненавидела за его смерть. Но я так же и слишком себя любила, чтобы зациклиться на этом и на их никчемной ненависти. Они мне никто и мне с ними детей не крестить. Я все равно уеду отсюда и никогда их не увижу. Обидно было только из-за Агнешки, которая отдалилась вместе с остальными, но и черт с ней. Каждый делает свой выбор и если она выбрала не меня, то ценности для меня с этой секунды уже не представляет. Я привыкла к внутреннему одиночеству. Люди не представляют для меня смысла жизни и мне срать на их мнение.
Школу я заключила прекрасно. Барский мог бы мною гордиться… Мог бы если бы хотел. Но с той ночи я больше его не видела и ничего от него не слышала, как и раньше. Словно ничего между нами не произошло. Да и вряд ли для него имело хоть какое-то значение то что он со мной делал. Так перекусом даже назвать нельзя. Это для меня значение было более чем огромным… и я буквально каждой клеточкой своего тела ощущала принадлежность ему. Его слова обрели для меня объем и имели четкие грани… моего личного помешательства на том, кому я была совершенно не нужна. Я каждый день вспоминала его губы на моих губах и руки на моем теле и казалось, что на коже остались невидимые следы пальцев и они по-прежнему продолжают ее обжигать. И это странное послевкусие, не отпускающее месяцами, осевшее горько-сладким осадком. Все мом сны о нем, мечты о нем и вся моя адская ненависть тоже о нем. Я больна этим человеком и самое ужасное, что он мною не просто не болен, а даже не думает обо мне.
Боже! Как иногда надо мало для счастья. У меня воспоминания… словно я за одну ночь прожила десять жизней. И в тот же момент эти же десять жизней и причина моего несчастья. Но я осознала одну неоспоримую вещь — Барский меня хочет. Как женщину. Это уже осознается на уровне инстинктов. Он набросился на меня голодным волком терзающим свою добычу с рыком и особой алчностью, и я этого никогда не забуду…, пожалуй, это единственное что заставляло меня ликовать. С каким бешеным рвением он дал мне это ощущение бешеного наслаждения, подсадил на себя, заставил почувствовать то, что никогда и ни с кем уже никогда не испытаю. И это не просто пафосные слова девчонки малолетки. Я точно знаю, что не испытаю. Невозможно чувствовать острою потребность в человеке, а потом испытывать такую же в другом… А для меня Барский стал смыслом жизни при всем моем эгоизме это было чем-то непостижимым. Он был для меня важнее меня самой, он был кем-то, кто и являлся мною, частью меня. С ним я всегда настоящая.
И у меня до сих пор стоят в ушах собственные стоны наслаждения и его хриплые команды от которых натягивается струной все тело. Я пыталась воспроизвести и не могла. Сама не могла. Мне были нужны его пальцы, его голос и взгляд.
С ужасом ожидала окончания года. Стало страшно, что все его слова были пустым звуком и он вышвырнет меня на улицу. Но я тогда еще плохо знала Барского. Нееет, он никогда не вышвырнет то, что считает своим. Свое он бережет пока оно ему не надоест, а потом он его безжалостно ломает на такие осколки, чтобы никому не досталось даже самого мелкого. То, что принадлежит Барскому уже никогда не будет принадлежать никому.
И мне это показали сразу же после окончания. На выпускной бал меня не допустили. Барский посчитал, что это слишком для его вещи выплясывать не под его присмотром. Мне так и сказали, что кордебалета не будет. Захар Аркадьевич велел собирать вещи. За мной приехали его люди и повезли в аэропорт. Они у него немногословные истуканы и добиться ответов куда именно меня везут я так и не смогла.
Но предвкушение встречи жгло мне легкие и наполняло невесомостью самого глупого и оглушительного детского счастья. Я ужасно хотела его увидеть. Это оставалось неизменным. Мне было нужно, необходимо насытить свою потребность в его присутствии… а еще я надеялась, что именно при встрече я пойму, что он скучал по мне и что у нас связь. Да, я думала о том, что мы любовники, что у нас есть своя тайна. Но тайна оказалась только у меня, а Барский… Барский сделал вид, что я пустое место.
Меня привезли в их логово. Обратно. Даже устроили вечеринку в честь возвращения. Приемчик с домашней выпечкой, над которой так пыхтела Светлана и с гордым видом улыбалась, когда гости нахваливали ее стряпню в честь приезда племянницы или кем они меня там всем представляли. Чуть ли не приемной дочерью. Журналисты расписывали какой милый и благородный Барский и как заботится о сиротке, а я смотрела на это сборище лицемеров и чувствовала, как мне нечем дышать от понимания — а ведь ничерта не изменилось. Все те же лица и все та же я… только уже другая. Барский начал меня менять и эти перемены выжигали на мне клейма принадлежности этому страшному человеку. Я ощущала, как ни выбиваются под моей кожей и ничего не могла сделать. Даже сбежать.