Ничего святого

Негодование матери мне было вполне понятно, – взрослому человеку непросто вынести, когда с ним так поступают. Но вместе с тем я был очень разочарован её поступком, хоть и признавал, что он заслуживает уважения. Каждое утро до конца мая я должен был вставать в 6:30 утра, чтобы сесть на девятнадцатый троллейбус, доехать на нём до Сокола и от Сокола – до Светлогорского проезда на автобусе 88. С учётом вечной пробки на пересечении улицы Народного ополчения и проспекта маршала Жукова, дорога в один конец занимала полтора часа. Один раз мне повезло: мама забрала меня на машине из школы, и мы с ней доехали за двадцать минут. В остальные дни я возвращался тем же маршрутом.

Так, мотаясь каждый день в школу из другого района, я чудом закончил девятый класс без троек и с отличием сдал выпускные экзамены.

К моменту окончания девятого класса я смирился с утратой бабушки, начал привыкать к переезду в Крылатское и пришёл в относительную моральную норму. И тогда же я совершил второй из самых гнусных поступков в своей жизни. Я понимаю, что далеко не первый раз говорю эти слова, но так уж получается, что данное повествование есть не что иное как летопись моих унижений или моего свинства – вполне тривиальный путь в бездну морального разложения.

Чтобы устроить праздник в честь окончания неполного среднего образования, родители всех учеников нашего класса (за исключением Андрюши Савельева, который не обладал такой роскошью) скинулись и оплатили нам три дорожки в боулинге на два часа. Каждый из нас (за исключением Андрюши Савельева) хотя бы один раз играл в боулинг и понимал, что это такое, но детский дом не так щедр и сердоболен, как об этом рассказывают по телевизору, и нашему однокласснику всё в боулинге было удивительно. В конце концов, лакированные дорожки, кегли, которые сами собой расставляются, каналы, по которым выкатываются новые шары, и всё остальное действительно поражают воображение, когда весь твой досуг сводится к тому, чтобы настрелять денег на сигареты, в тысячный раз обойти надоевший микрорайон или найти укромное место для мастурбации. И Андрюша как простодушный и добрый парень не стеснялся выражать свой восторг от происходящего и благодарить Нину Фёдоровну за то, что это устроили, – он прекрасно понимал, что, в отличие от всех нас, за его празднование никто не платил, и он играет с нами исключительно из милости и сострадания.

Играл он, разумеется, плохо, переживал, что не получается, и от этого играл ещё хуже. Он так стремился не ударить в грязь лицом, так хотел нормально выглядеть в наших глазах и показать, что достоин нашего общества, что смотрелся, как жалкая пародия одновременно на Чарли Чаплина и мистера Бина. Подобное поведение невозможно было не заметить, и некоторые мои одноклассники укромно посмеивались над товарищем у него за спиной.

Услышав их едкие комментарии, я решил, что оскорблять человека за глаза низко и недостойно, и потому стал потешаться над Андрюшей так, чтобы он это слышал. В первую очередь я воскресил прозвище Савельич, которое сам себе пообещал никогда больше не использовать. Во-вторых, я громко обсуждал и смеялся над промахами и неуклюжестью товарища, остро подмечая крупнейшие его недостатки. Для придания своим словам убедительности, я отправлял шары по соседней дорожке и, разумеется, не всегда сбивал страйк, иногда промахивался, но мой результат всегда был лучше, чем Андрюшин. Это давило на него ещё сильнее, и дошло до того, что ни один его шар не достигал кегли, всякий раз проваливаясь в жёлоб.

Вначале он пытался отшучиваться, и я всякий раз использовал это против него. Не знаю, чего я в тот момент добивался. Я чётко осознавал, что сейчас поступаю дурно, что так вести себя не пристало, что Андрюша совершенно не виноват в том, что никогда в своей жизни не ходил в боулинг, и любой нормальный человек должен сочувствовать ему, а не потешаться над ним, – всё это я знал и тем не менее продолжал. В какой-то момент за Андрюшу заступились наши девчонки, которые честно сказали мне, что я веду себя, как кретин, и были совершенно правы в этой характеристике. Но вместо того, чтобы прислушаться к ним и угомониться, я начал ещё сильнее задирать Андрюшу – во многом, чтобы показать, что меня нельзя контролировать, и я сам решаю, когда закончить унижение беззащитного. В этом своём стремлении я весьма переборщил, настолько, что пришлось вмешаться Нине Фёдоровне.

– Вы правы, я действительно не должен был обращать внимание на это убожество, – смиренно признался я.

Мы были не в школе, не на уроке, я не сказал ни одной нецензурной или даже некультурной фразы, – просто сыпал колкостями, способными ранить в самое сердце, и чувствовал полную безнаказанность, потому что нет такого правила, которое запрещает человеку быть негодяем.

Несколько раз Андрюша пытался мне что-то ответить и наконец спросил:

– Заколебал ты! Что ты до меня докопался?

– Извини, Савельич, что тебе не по вкусу приходится наша компания и наши развлечения.

Он ничего не ответил.