Ничего святого

Удивительно, но лень и привычка быть жертвой сидели во мне намного глубже, чем чувство попранной справедливости и желание что-то изменить в своей жизни. Любое новшество, любой кардинальный разворот жизни пугал меня, и весь день я провёл в размышлениях, как же теперь будет складываться моя жизнь.

Вечером у дяди Гриши я наспех сделал домашку – просто, чтобы в тетради было что-то написано, хотя я и понимал, что при проверке получу за работу «двойку». На следующий день я снова пошёл вместе с дядей в школу, а вечером меня встретила мама и сказала, что мы сейчас с ней пойдём за вещами.

– Забирай всё, что тебе может понадобиться, – сказала она, словно мы собирались переезжать.

Я прошёл в свою комнату, собрал трусы, носки, некоторые летние вещи, – всё уместилось в одну небольшую сумку.

С четырьмя сумками мы спустились к машине, убрали вещи в багажник и уже собирались садиться сами, когда к дому подъехал автомобиль Игоря.

– Ну-ка живо залезай, – велела мать, я подчинился.

Увидев маму, Игорь остановился, я видел, что он опустил стекло, но мама демонстративно отвернулась, села в машину и завела мотор.

– Куда поедем? – спросил я.

– В наш новый дом, – сказала мама.

И мы поехали в Крылатское.

В Москве есть, пожалуй, всего три района, которые я не любил и до сих пор не люблю больше, чем Тушино, – это Крылатское, Матвеевское и Кунцево. Последний – это родной район Игоря, где жила его мать и где мы в первое время часто бывали. Именно в Кунцево я узнал, что левши – это правши, за которыми плохо следили в детстве и которых не научили всё делать правой рукой, как это полагается нормальным – правильным – людям. Подобных откровений в Кунцево я сделал преизрядное количество, и потому этот район был мне неприятен. Аллергия на Матвеевское у меня появилась ещё в раннем детстве. С Крылатским подобных воспоминаний у меня не было, этот район просто раздражал меня своей атмосферой без всяких объективных причин.

Крылатское для меня было примечательно исключительно тем, что здесь жила двоюродная сестра моей матери – тётя Люда, мы с ней крайне редко виделись, но она очень хорошо ко мне относилась. Тётя Люда была риелтором и, кроме того, сама сдавала квартиру в соседнем от себя доме. Собственно, как я узнал чуть позже, эта квартира как раз освободилась от жильцов, и тётя Люда разрешила нам в ней пожить. Вся эта квартира была меньше одной моей комнаты на Светлогорском проезде. Здесь была ванная, где магическом образом смогли поместиться унитаз, раковина, душевая кабина и даже стиральная машина, кухня, куда при большом желании мы могли войти втроём с мамой и Егором, а также комната – общая для всех.

По большому счёту, обычная «однушка» без каких-либо претензий: в таких условиях люди жили и по трое, и вчетвером, а иногда и впятером – и ничего, не жаловались. Но мне, привыкшему к собственному пространству, такое положение дел казалось диким. Я никак не мог смириться с мыслью о том, что теперь это – наша реальность.

Поскольку места в комнате было, мягко скажем, мало, мама купила нам с Егором двухъярусную кровать, – я не хотел спать на верхней полке, чтобы не залезать туда всякий раз, как мне нужно будет на кровать, но, поскольку Егор был маленький (ему тогда не исполнилось и шести лет), мама настояла, чтобы он спал внизу. В первый же вечер, когда я решил присесть на кровать и сел на кровать брата, он сразу же сказал:

– Эй! Это моя кровать! Сиди на своей кровати!

– Слушай, я просто сел, – ответил я, – отвали.

– У тебя для этого есть своя кровать!

– Тебе жалко, что ли?

– Вась, он прав, – вступилась мама. – Ты же не хочешь, чтобы он залезал в твою кровать. Это его личное пространство, он имеет на него право.

– Да я буду просто счастлив, если он будет тусоваться наверху, – пробурчал я. – И личное пространство у нас было на Светлогорском проезде. Теперь никакого личного пространства ни у кого из нас нет.

– На Светлогорском проезде мы больше не живём, – заметила мама.

– А, собственно, почему?

– Потому что… там… а тебе разве нравилось жить с Игорем? Нравилось, как он тебя чморил?

– Нет, не нравилось. Но почему мы уехали? Не из-за того же, что Игорь меня чморил?

Мама ничего не ответила и пошла на балкон. Пока она курила, Егор рассказал, что в день Победы они приехали домой, Игорь начал что-то рассказывать про войну и подвиг народа, а мама засмеялась, что он это рассказывает так, словно сам принимал участие в Сталинградской битве.

– И тут папа как возьмёт и стукнет маму! – воскликнул Егор. – А потом начал ногами бить, выпинывать из квартиры и сказал: «Ещё слово скажешь, вообще убью!»