Ничего личного

Примерно так думал Алексей Леонидов, лежа на диване в холле. И в своих расчетах он не ошибся. Скрипнула дверь.

Итак, последний акт драмы. Те же и…?

Глава 10 НОЧЬ, ГОСТИ

Алексей по звуку определил, что шаги легкие, женские. И поднял голову. Из коридора пробивалась полоса света, но лица женщины он не разглядел. Заметил только, что она вышла из номера, соседнего с ним. А значит…

Значит!

— Алексей Алексеевич, вы спите? — шепнула женщина осторожно передвигаясь по направлению к дивану, на котором в засаде лежал Леонидов.

— Почти. Вам бы, Эльза, тоже надо прилечь. В вашем-то положении…

— Вы на меня обиделись?

— Обиделся? — Леонидов нервно засмеялся.

— Можно я присяду?

— Здесь темно и холодно.

— На мне носки и теплый свитер. Я здесь, на краешке.

Она говорила шепотом. Алексей же, напротив, старался, как можно громче выражать вслух свои мысли.

— Так вы обиделись? — переспросила Эльза, устраиваясь на диване.

— Вы же не большая Лиза, а говорите детские вещи. «Обиделся» — это не то слово, мы с вами не конфетку в песочнице не поделили. Сначала вы взываете к справедливости, клянетесь дать показания в кабинете у следователя, требуете возмездия, а через несколько часов я выясняю, что вы решили присоединиться к большинству. И заявили Семеркину прямо противоположное тому, что сказали мне. То, что я при этом почувствовал, вряд ли можно назвать обидой. Вы когда врали-то: мне или Семеркину?

— Я из-за ребенка, — виновато сказала Эльза.

— Да? А что с ним такое?

— Ирина Сергеевна не хочет возбуждения уголовного дела. Все должно остаться внутри фирмы. В ее же интересах.

— Ирины Сергеевны? — усмехнулся Алексей.

— Фирмы. В интересах же наших сотрудников. Это может сделать плохую рекламу и вообще… А я собираюсь там работать.

— Значит, кусок хлеба насущного дороже отмщения? Валере уже все равно, он умер, а вам жить. Правильный выбор! А сразу вы сообразить не успели?

— Ну, когда я Валеру увидела там… В холле… Захотелось отомстить, особенно его жене. А потом прошло.

— Что ж, и так бывает.

— Так вы не сердитесь?

— Вы прощения пришли просить? Или на разведку?

— Какую еще разведку? Мне просто неловко перед вами. Если бы я не позвала вас тогда, вы бы не пошли на конфликт с коллективом. Не узнали бы правду и не стали бы ссориться. С Барышевыми, с Ириной Сергеевной.

— Вы так думаете? Какая вы добрая, Эльза. Заботливая. Идите, спите спокойно, ничего я никому не собираюсь доказывать.

— Нет, вы все-таки обиделись. Если бы вы меня поняли… Вы не женщина. Да, я держусь за работу, потому что родители мои — простые люди. Не как у Таньки Ивановой. Мы впятером живем в двухкомнатной хрущебе, когда ее будут сносить и расселять — неизвестно. Может, через год, а может, через пять. А жить хочется сейчас, понимаете? Сейчас! Не через пять лет, и, тем более, не через десять. Когда сил уже не останется. Останется только завыть в полученных трех отдельных комнатах, потому что молодость прошла. Все деньги я отдаю маме, потому что она ухаживает за парализованной бабушкой. Брат учится, отцу постоянно задерживают зарплату. Да и получает он гораздо меньше меня. Я семью кормлю, вы понимаете? Когда мне хочется купить новую вещь, потому что неловко ходить на работу все время в одном и том же, мама начинает потихоньку скулить. Жаловаться, напоминать: Эльза, у нас стиральный порошок кончился, Павлику надо новые джинсы, старые совсем порвались, квартплату прибавили, папе опять задержали зарплату… Может, ты в следующем месяце купишь себе то, что хотела? А в следующем месяце повторяется то же самое. Это порочный круг. Бесконечный: все деньги уходят в унитаз или на одежду для Павлика, который, по маминым же словам, когда вырастет, все отдаст. Да ничего он никогда не отдаст! Он все как должное принимает! Как будто я его рабыня! И всю жизнь будет так делать. А мне некуда деться. Просто некуда. Я из этого круга вырваться не могу. Поэтому, чтобы изменить хоть как-то свою жизнь, я на все согласна: и на замужество это нелепое, и…

— Что еще?

— Так… Как будто я одна такая!