Ни бог, ни царь и не герой

Вскоре я работал уже в кирпичном цехе. В нем выделывали огнеупорный кирпич для доменных и мартеновских цехов трех заводов, принадлежавших нашему хозяину. Среди рабочих было очень много женщин — для них этот адский труд был особенно невыносим. Огнеупорная глина мокла в огромных ларях. Две женщины должны были накидать на пол пудов шестьдесят этой сырой глины, разровнять ее нетолстым слоем, добавить, сколько полагается, мелкодробленого кремня, а потом целый день босыми ногами месить ледяное тесто, пока оно не превратится в однородную массу. Затем женщины просеивали ситами мелкий бус, в этой пыли катали комку до размера кирпича и складывали ее возле формовщика. Наконец в обязанность женщин входило натаскать в ларь мерзлой глины и залить ее водой. И за весь этот нечеловеческий труд работница получала в день двадцать копеек.

Мастер — отвратительный мерзавец, вымогатель и насильник — требовал от рабочих взятки, заставлял женщин работать на него дома и в поле. Многих работниц он принуждал к сожительству.

Однажды мастер потребовал у меня часть получки. Я наотрез отказал. Тогда он велел прийти к нему домой пилить дрова. Я не пошел. И вот в декабре, когда я уже приноровился и делал качественный фасонный кирпич, мастер забраковал у меня три тысячи штук и даже развалил некоторые мои штабеля. Я показал мой кирпич старым опытным рабочим, мастерам из соседних кирпичных цехов, сам поглядел кирпич у соседей и убедился, что моя продукция ничуть не хуже, чем у других. Несколько дней я не мог думать ни о чем, как только о мести подлецу мастеру. Наконец подкараулил его в темном коридоре меж кирпичных штабелей и сверху бахнул по голове половинкой кирпича. Он только охнул и мешком свалился наземь.

Больше месяца мастер провалялся в больнице. Администрация пыталась найти виновника, допрашивала рабочих, но ничего не добилась, хотя кое-кто догадывался, чья это работа. Все говорили, что кирпич, мол, упал на мастера сам. Тем и кончилось.

Это было мое первое «партизанское выступление». Оно сошло мне с рук, но потом здорово досталось от товарищей по кружку — все они были ярыми противниками индивидуального террора.

…Навсегда врезался в мою память день 31 декабря 1904 года.

Едва пробило одиннадцать вечера, я, умытый, причесанный, в аккуратно прокатанной рубахе и начищенных сапогах, звонил в квартиру доктора.

Встретил меня сам хозяин. Подождал, пока я, стряхнув снег с сапог, разделся, и, обняв меня за плечи, ввел в комнату, откуда доносился веселый шум, аккорды гитары, громкие голоса. Некоторые из гостей-рабочих были даже в брюках навыпуск, в стоячих воротничках и при галстуках. Они ничем не отличались от инженеров Малоземова и Бострема.

Доктор усадил меня за круглый столик, дал в руки свежий номер «Нивы». Я увлекся и не заметил, что хозяин вышел, позвав с собою нескольких гостей; в комнате стало меньше народу, хотя и не сделалось тише. Меня окликнул инженер Малоземов:

— Ваня, пойдем-ка, тебя доктор зовет.

Когда мы вошли в кабинет Модестова, все сидевшие там внимательно слушали, что им говорил доктор. Мне показалось, что речь идет обо мне.

— Садись, Иван, — сказал Модестов. — Сегодня мы решили поговорить с тобою об очень важном деле — самом важном для всех сознательных рабочих. Ты уже несколько месяцев помогаешь нам. Все это время ты вел себя хорошо, выполнял все поручения, язык держал за зубами. Пришло время для тебя окончательно решить: хочешь ли ты всю свою жизнь отдать нашему делу? Подумай как следует. Ты молод, тебе хочется погулять, повеселиться, а тут ты не сможешь распоряжаться собой, ты весь, вся твоя жизнь будут принадлежать революции. Ты знаешь, как наша борьба опасна, — тебе всегда будет грозить тюрьма, ссылка, каторга, а то и смерть. Ты не побоишься? Выдержишь?

На меня смотрели несколько пар внимательных, серьезных, но в то же время таких ласковых, дружеских глаз. Товарищи! Это мои товарищи! Я не чувствовал смущения, неловкости. Эти люди, которых я так уважал и любил, оказывали мне доверие. Подумать?! Я и так уже много передумал, многое узнал и понял с того дня, как Вася Чевардин впервые свел меня с доктором Модестовым.

— Я и сам хотел поговорить с вами об этом, — сказал я. — Я согласен.

— Мы и не ждали от тебя иного ответа. — Доктор встал и протянул мне руку. Я ощутил крепкое пожатие. — Мы на тебя надеемся, Иван. Знай, с сегодняшнего дня ты не просто рабочий парень Иван Мызгин. Ты член нашей партии — Российской социал-демократической рабочей партии, великой партии, которая приведет российский рабочий народ к счастливой жизни. Ну вот… Получишь книжечку — партийный билет. Спрячь ее хорошенько. Будешь Феде Сулимову платить членские взносы. Понял?

— Нашего полку прибыло! — сказал кто-то.