Незримая жизнь Адди Ларю

У лучшей бруклинской пекарни нет вывески, только желтый навесной тент над узкой стеклянной дверью и две широкие витрины, обложенные кирпичом. Пекарня принадлежит мужчине по имени Мишель. Он приходит каждое утро еще до рассвета и неспешно принимается творить чудеса. Яблочные тарты с тоненькими, как бумага, ломтиками фруктов, пирожные «Опера» с какао-глазурью, птифуры с марципаном, украшенные крохотными кремовыми розочками.

Пекарня закрыта, но в окно видно, как в глубине помещения тень хозяина проходит на кухню. Адди барабанит костяшками по стеклу и ждет.

– Ты уверена? – волнуется Генри, когда силуэт приближается и открывает дверь.

– Мы закрыты, – говорит пекарь с выраженным акцентом.

Адди быстро переходит с английского на французский и объясняет, что она подруга Дельфины. При упоминании дочери мужчина сразу смягчается, а еще больше добреет, услышав родную речь. Адди его понимает. Она знает немецкий, итальянский, испанский и даже чешский, но французский – это как хлеб из печи матери, как руки отца, строгающие дерево, бормотание Эстель в своем саду.

Французский – это возвращение домой.

Пекарь распахивает дверь.

– Для друзей Дельфины все что угодно.

В тесном помещении нет и следа Нью-Йорка, это чистый Париж с его разлитыми в воздухе ароматами сахара и масла. Витрины уже почти опустели, осталась лишь горстка прекрасных творений, задержавшихся на полке, ярких и редких, будто цветы на бесплодном поле.

Адди и правда знает Дельфину, хотя та ее, конечно же, не знает. С Мишелем Адди тоже знакома, она приходит в эту пекарню как другие посещают фотографическую выставку: в поисках воспоминаний.

Генри топчется позади, пока Адди и Мишель ведут светскую беседу, они счастливы немного поболтать на родном языке, отдохнуть от чужого. Шеф складывает остатки пирожных в розовую коробку и вручает гостье. Она интересуется ценой, предлагая заплатить, но Мишель качает головой и благодарит за недолгое возвращение на родину. Пожелав ему доброго вечера, они выходят на улицу. Генри таращится на спутницу, словно та совершила чудо, удивительный и волшебный подвиг.

– Ты потрясающая, – говорит он, притягивая ее в объятия, и Адди, которая не привыкла, что за ее фокусами могут наблюдать со стороны, заливается краской и вручает ему коробку с пирожными.

– Держи. Оттянись там хорошенько.

Улыбка Генри увядает. Лоб собирается складками.

– Разве ты со мной не идешь?

Адди не знает, как отказать, ведь для отказа нет причин: она-то готова провести с ним всю ночь.

– Лучше не надо…

Но Генри принимается умолять:

– Пожалуйста…

Ужасная идея. Среди толпы тайна проклятия неизбежно выйдет наружу, но постоянно общаться с Генри в стороне от других людей – лишь оттягивать время. Но только так и можно добраться до края света. Вот что такое вечная жизнь. Сначала один день, за ним следующий, еще один – хватай что плохо лежит, береги каждую украденную у судьбы минуту, цепляйся за каждый миг, не упусти его.

И Адди соглашается.

* * *

Они отправляются в путь, держась за руки. Вечер из прохладного становится по-настоящему холодным.

– Расскажи что-нибудь о своих друзьях, – просит Адди.

Он задумчиво хмурится.

– Ну, Робби у нас артист. Он потрясающий, но иногда с ним немного… сложно, – тяжело вздыхает Генри. – Во время учебы мы встречались. Он был первым парнем, в которого я влюбился.

– Но у вас не срослось?

Генри смеется, но как-то невесело.

– Нет, он меня бросил. Слушай, это было сто лет назад. Теперь мы друзья и все. – Он трясет головой, будто прогоняя ненужные воспоминания. – С Беа ты уже знакома. Она классная, сейчас пытается получить докторскую степень, живет с парнем по имени Джош.

– У них роман?

– Нет, – фыркает Генри. – Ее интересуют девушки. А его – парни… вроде бы. На самом деле я не в курсе, это просто слухи. Но Беа, скорее всего, пригласит Мел или Элис, смотря с кем сейчас встречается, у них это вроде качелей. И не спрашивай о профессоре! – вдруг спохватывается он, ловит удивленный взгляд Адди и объясняет: – Несколько лет назад у Беа была интрижка с профессором Колумбийского университета. Беа влюбилась, но та оказалась замужем, так что все накрылось медным тазом.

Адди вполголоса повторяет имена, Генри улыбается.

– Это же не экзамен. Ты не провалишься.

Адди изо всех сил желает, чтобы так оно и вышло. Генри чуть теснее прижимается к ней и, поколебавшись, наконец выдыхает:

– Есть еще кое-что, ты должна знать.

У Адди замирает сердце. Она готовится услышать признание, силой вырваннную правду, какое-то объяснение всего, что происходит с ней, с ними. Но Генри только поднимает взгляд к беззвездному небу и говорит:

– Была одна девушка…

Девушка. Это не объясняет ничего.

– Ее звали Табита, – продолжает Генри, и каждый слог пронизан болью.

Адди вспоминает кольцо в ящике и кровавые пятна на платке, в который оно было завернуто.

– Что случилось?

– Я сделал ей предложение, она отказалась.

«Это правда, – думает Адди, – или нечто похожее». Однако она уже начинает понимать, как умело врет Генри, как искусно недоговаривает.

– У всех есть шрамы, – говорит Адди. – Люди из прошлого.