Незримая жизнь Адди Ларю

По-другому это и не назовешь. Черные волосы разлетаются по воздуху, извиваясь, как червяки, кожа идет рябью и трескается. То, что выплескивается изнутри, – уже не человек. Это монстр. Бог. Сама ночь и что-то еще, чего Адди никогда в жизни не видела, и ей невыносимо на него смотреть. Что-то старше самой тьмы.

– Сдайся!

Его голос тоже больше не принадлежит человеку, это свист веток на ветру, летняя буря, низкий волчий рык и внезапно осыпающиеся под ногами камни.

– На помощь! – всхлипывает старик, но тщетно.

Даже если в доме еще кто-то есть, он не услышит.

Чудовище погружает руку несчастному в грудь.

Старик, весь бледный и серый, шатается, а мрак срывает его душу как плод. Та с треском отделяется от тела, и сочинитель кучей валится вниз. Но Адди не отводит глаз от дрожащего и неровного пучка света на ладони Люка. Рассмотреть вьющиеся на поверхности цветные ленты, подивиться на образы, что сворачиваются внутри, Адди не успевает: мрак смыкает пальцы вокруг души, и та вспыхивает, как молния, исчезая из виду.

Старик сидит на полу, привалившись к банкетке. Голова его запрокинута, глаза пусты.

Позже Адди узнает, что почерк Люка всегда незаметен. Увидев дело его рук, люди скажут, что виновата болезнь. Сердечная недостаточность, безумие, самоубийство, передозировка, несчастный случай.

Но сегодня Адди знает лишь одно: старик на полу мертв.

И тогда мрак поворачивается к ней. В этом клубящемся дыме не осталось ничего от Люка, ни зеленых глаз, ни лукавой ухмылки. Лишь зловещая пустота, тень с зубами.

Настоящий страх Адди не испытывала очень давно. Ей знакомы печаль, одиночество и горе. Но боятся те, кому есть что терять.

И все же…

Глядя в эту непроглядную черноту, Адди боится. Она пытается остаться на месте, сохранить самообладание, но делает шаг, другой и вот уже понимает, что пятится от него, от клубящейся тьмы, чудовищного порождения ночи, пока не упирается в стену.

Но мрак продолжает приближаться. С каждым шагом дым уплотняется, обретая форму, затвердевает, как вихрь, запертый в бутылке. На лице прорисовываются черты, тени превращаются в свободные локоны, а глаза – у него снова появляются глаза – светлеют, словно влага высыхает на камне, огромная пасть становится красивым ртом, что лукаво и самодовольно улыбается.

Он снова стал Люком, существом из плоти и костей. Он стоит так близко, что Адди чует, как от него струится прохладный ночной воздух.

На сей раз мрак говорит с ней так хорошо знакомым ей голосом, касаясь ее щеки:

– Что ж, моя дорогая… Так насколько мы отличаемся?

Шанса ответить он ей не дает.

Слегка толкает ее в грудь, и стена за спиной Адди растворяется. Она не знает, упадет ли, утянут ли ее вниз тени, но Люк исчезает, как исчезает и комната композитора… На мгновение мрак оказывается повсюду, и вот уже Адди стоит на булыжной мостовой, кругом ночь, смех и огни, отражающиеся в воде, и над Темзой плывет негромкая мелодичная песня.

X

15 мая 2014

Нью-Йорк

Идея принести кота домой принадлежит Адди. Наверное, она всегда хотела завести питомца или же решила, что это пойдет Генри на пользу.

Адди не знает, да это и неважно.

Важно лишь то, что однажды, когда Генри закрывает магазин, на крыльце появляется Адди с романом в одной руке и дряхлым котом в другой, вот и все.

Они приносят Томика в дом Генри, показывают ему синюю дверь и поднимаются вместе с котом в тесную бруклинскую квартиру. Иррациональные предчувствия Генри, что кот без своего магазина рассыпется в пыль, не сбылись. Томик просто неуверенно бродит повсюду около часа, а потом устраивается на стопке книг по философии и чувствует себя как дома.

Адди и кот сворачиваются клубком на диване. Внезапно раздается щелчок Полароида, вспышка, и на миг Адди даже думает, что это может сработать. Вдруг у Генри получится ее сфотографировать, так же, как получилось написать имя?

Но даже записи в цветных дневниках не принадлежат ей одной. Это ее история, записанная пером Генри, ее жизнь, пересказанная его словами.

И действительно, когда фото проявляется, Адди там нет. Это не совсем она. У девушки на снимке волнистые каштановые волосы. Девушка на снимке одета в белую рубашку. Но у девушки на снимке нет лица. А если и есть, она всегда отворачивается от объектива, словно камера поймала ее в процессе вращения.

Адди знала, что ничего не получится, но сердце все равно замирает.

– Что за ерунда, – говорит Генри, крутя в руках фотоаппарат. – Давай я еще раз попробую?

Адди его желание понятно. Очень сложно осознать, когда невозможное настолько очевидно. Разум никак не соглашается, и ты пытаешься снова и снова, думая, что в следующий раз уж точно будет по-другому.

Адди знает, как сходят с ума.

Но она идет у него на поводу, и Генри пробует второй раз, а потом и третий. Смотрит, как фотоаппарат заклинивает, как он выплевывает пустую карточку, как та выходит переэкспонированной, недоэкспонированной, размытой, пока голова не начинает кружиться от бесконечных вспышек.