Незабываемые дни

Уже ложась спать, Надя спросила про Игната:

— Что-то он обижается на тебя. Вы что, не поладили?

Галя на минутку смутилась. Очевидно, ей неприятно было отвечать на этот вопрос.

— Видишь ли… Признаться тебе, так я в последний раз просто выгнала его да сказала еще, чтоб он больше и не пытался заходить ко мне на квартиру.

— По какой же такой причине?

— Причина тут очень простая. Глуповат он еще, Игнат этот самый. У него в голове еще ветер гуляет.

— Какой это ветер?

— Да так… Все равно, как мальчишка, с авантюрами разными носится. Может, и не авантюра, может, он просто задумал надо мной шуточки строить. Вот приходит раз, ну, говорим о том, о сем, как он живет и работает, как скучает по своим… Одним словом, самый обыкновенный разговор. А потом он сделал такие серьезные глаза да и говорит: «Мы бы с тобой, Галя, если б нам договориться как следует, так половину — не меньше — минских офицеров пустили бы на воздух!»

— Ну и сумасшедший! — сказала Надя, не в силах скрыть улыбку на лице.

— Не сумасшедший, а просто глупец! — серьезно продолжала Галя. — Я только спросила его, как это мы их пустим на воздух. А он и отвечает: «Я тебе, говорит, бомбочку принесу… Такую бомбочку, что фашистам будет развеселая смерть, останется от них только одна отбивная котлета».

— А ты ему что на это?

— Что? Выгнала и все. Ты, говорю, с такими мыслями и за версту ко мне не подходи, поймают тебя немцы — голову тебе, дураку, оторвут.

— А он что?

— Видно, в самом деле обиделся. Надулся, что-то проворчал и ушел… С тех пор и не заходил больше.

— Так, говоришь, глупец?

— Конечно! Разве серьезный человек полезет ко мне с такими предложениями? Я тебе уже сказала, что за мной следят. Однажды ко мне подъезжал какой-то. Даже отраву давал… Всыпь, говорит, им в суп. А мне еще раньше про этого человека говорили, что он в СД служит. Он в другой столовке двух наших девчат подговорил. Те и взяли. Их через несколько минут арестовали. И повесили. А я на этого человека, как только он мне сделал такое предложение, сразу заявила шефу столовой. Так что ты думаешь? Теперь этот человек у нас в клубе обедает, в полной эсэсовской форме. Да и мне еще усмехается, зубы скалит. Вот какие предложения бывают.

— Разве Игнат тоже такой?

— Да нет, что ты… Игнат — наш человек. Но не стоит ему водиться со мной, еще заподозрят его в чем-нибудь, а он по дурости своей может в беду попасть. Несерьезно это! Надумал своей мальчишеской головой и — на тебе: бери у него бомбу.

— Чудак, в самом деле чудак! Я хоть посмеюсь над ним.

— Сохрани тебя бог напоминать ему об этом. Я его не хотела обидеть, а только добра ему желала, да чтоб он с такими шутками ко мне не приходил.

— А если он не шутил, Галя? Ну, понимаешь! Может, у него было какое-нибудь серьезное намерение? Может, он от всех наших людей — что против немцев — делал тебе предложение? Может, он приходил к тебе с поручением от наших… партизан?

— Что ты, что ты говоришь? Это все его фантазии, сам, должно быть, придумал… Чтобы Игнат да на что-нибудь серьезное решился? Где ты видала это? У него, дуралея, только еще шутки на уме! Нашла мне вояку!

— А вот рассказывали, что у вас в городе было несколько взрывов: и на аэродроме, и в эсэсовской столовке, и на электростанции… Неужто все это какие-то шутники делают?

— Я тоже об этом слыхала, Надя… Но… — Галя стала серьезной, задумчивой. — Это, Надя, подпольщики работают. Это солидные люди. Это герои! Им все нипочем, они ничего не боятся, да они и не одиночки, их, видно, много. Они, должно быть, коммунисты, смельчаки! Это настоящие люди; с такими, кажется, любой человек пойдет на самое опасное дело против врагов…

— А ты? — ребром поставила вопрос Надя, но, заметив, как глубоко задумалась Галя, сочла нужным смягчить вопрос, свести его к шутке: — Я шучу, Галя! Разве нам, слабым женщинам, думать про такие дела?