Невольница: его добыча

— Нет больше повязок. Дам таблетку, но больше не приходи.

— Чем его перевязывать?

Что-то щелкнуло, и стеклянная полка с грохотом рухнула, рассыпаясь на плитках пола крошечными осколками. Он выругался и прикрыл лицо, чтобы стекло не отлетело в глаза. Поплыл густой спиртовой дух. Наконец, Ник поднялся, порылся в ящике и швырнул передо мной таблетку, облитую пластиком:

— Иди отсюда.

— Он кровью истекает. Я видела, у тебя есть повязки. Полный шкафчик.

Он скривился:

— Мало ли что у меня есть. Дал, сколько мог. Сейчас на него все изведу, а потом своим ребятам понадобится — что делать прикажешь? Они денег стоят.

Своим… Не своим… Я молча подошла к шкафчику на стене, открыла, под его ошарашенным взглядом, достала запаянную пачку и с дробным грохотом швырнула на стол четыреста геллеров:

— Этого тебе, надеюсь, хватит? И таблеток еще дай. Если останется — верну.

Он посмотрел из-под насупленных бровей, желчно пробормотал:

— Какая забота.

Но таблетки, все же, дал — припечатал передо мной еще три штуки. Я сгребла их со стола, сунула в карман и поспешила к Гектору.

Он был еще горячее. Метался, елозил головой по сбившейся в ком подушке. Волосы разметались, от них ему было только жарче. Я снова обтерла мокрое лицо, рельефную грудь. Смочила губы. Нужно было просить инъекцию, но теперь Ник уж точно ничего не даст, а сама я не знаю, что брать. Я налила немного воды в стакан, растолкла ложкой таблетку — он не сможет проглотить целиком. Забралась на кровать, уложила темную голову себе на колени так, чтобы он мог приподнять ее, и маленькими порциями начала вливать в рот растворенное лекарство. Должно быть, оно было омерзительным на вкус, потому что Гектор морщился, кашлял и пытался отплеваться, как капризный ребенок. Часть пропала даром, залив грудь, но большую половину я, все же, смогла залить в рот. Щеки были колкими от отросшей щетины, я даже умудрилась немного натереть пальцы. Я взбила мокрую подушку, перевернула другой стороной и обернула сухим полотенцем. С трудом подсунула под спутанные волосы. Села рядом и время от времени промокала влажной салфеткой горящий лоб.

Наверное, подействовало лекарство — через полчаса он уснул, перестал метаться, и я стала улавливать ровное глубокое дыхание, от которого мне самой становилось спокойнее. Мощный, сильный… и совсем беспомощный. Я накрыла его одеялом до пояса, чтобы оно не согревало повязку, прижала по бокам руками. Гектор казался статуей из темного металла. Сильные, жесткие руки, перевитые выпуклыми венами, длинные пальцы с продолговатыми лунками ногтей. Сейчас от меня был скрыт ужасный штамм на лице. Лишь его конец молнией сползал на грудь. Не представляю, как можно было получить такой. Меня передернуло от непрошенных сиюминутных видений, услужливое воображение подсовывало кровавые картины. Стало вдруг почти больно, будто это мою щеку рассекали пополам — всегда была слишком впечатлительной. Я осторожно провела пальцами по страшному шраму и почувствовала, как его рука едва заметно дрогнула от прикосновения. Всего лишь рефлекс — он, наконец, спокойно спал.

Через пару часов я снова поменяла повязку — шов кровил заметно меньше. Наверняка Ник в прошлый раз дал мне старье, из которого испарилась вся пропитка. Гектора здесь не любят. И, как я поняла, терпят не слишком. Знать бы, за что. Я чувствовала себя разбитой. Легла на самом краешке кровати, подсунула руки под голову, и слушала его шумное размеренное дыхание. Сама не заметила, как уснула.

51

Я открыла глаза и увидела, что Гектор смотрит на меня, приподнявшись на локтях. Значит, ему лучше, к счастью. Мне стало неловко:

— Прости, я уснула, — я порывисто вскочила и на мгновение отвернулась, поправляя волосы, чтобы скрыть смущение. — Не хотела оставлять тебя ночью одного. У тебя был жар.

Он сглотнул и тяжело опустился на подушку:

— Как давно я не просыпался с женщиной… Тем более, с такой красивой.

Я снова отвернулась. Не понимала, как реагировать. Раньше я бы отмахнулась и обязательно обвинила во лжи. Но сейчас видела, что он не врет.

Не скажу, что всегда считала себя отменным уродом, но стеснялась своей внешности. Хотела быть такой, как все на Норбонне, такой, как Лора. Маленькой, смуглой, светловолосой, с голубыми озерами глаз. Я куталась в джеллабу, мотала тюрбан до самых бровей, смотрела под ноги и постоянно горбилась, чтобы казаться ниже. То, что красива, я поняла только в том проклятом доме, среди имперцев, когда увидела себя в зеркале.

Хотелось заплакать, глаза предательски защипало. От простоты в его словах. Кажется, он честен. Как бы мне этого хотелось… Я старалась думать, что он не лжет, не хочет мне польстить, не хочет обольстить, заговорить. Ему незачем. Он сказал то, что думал, и это казалось непривычно пугающим. После ядовитых речей Ларисса такая простота настораживала, как звенящая гнетущая тишина. Все спокойно — но внутри все замирало от скверного предчувствия. Я вздохнула несколько раз, пытаясь отбросить все дурное неуместное, и повернулась, стараясь казаться безразличной:

— Как ты себя чувствуешь?