— Мы получили деловое письмо, засомневались: печать фирмы «Лесной шатер», а письмо из их дочерней фирмы, которая должна иметь собственную печать. Вот и хотим иметь образец фирмы «Лесной шатер», чтоб сличить, правдоподобно врал Лебяхин.
— Постараюсь, Василий Кириллович. Куда вам доложить результаты?
— Позвоните домой…
Они сидели дома у Перфильева — ужинали. Жена Перфильева накрыла только на двоих: Лебяхину и мужу, понимала, что у них важный разговор, не хотела мешать своим присутствием, уж так было деликатно заведено Перфильевым со времен его прежней профессии. Она только подносила из кухни еду, меняла тарелки, приборы…
— Итак, печати мы не получили. Во всех трех случаях отговорки: печать у бухгалтера, в сейфе, а он на бюллетени; печать утеряна, заказали новую; в третьем случае почти та же самая ложь — обломался край, банки не принимают документы с такой печатью, заказали новую, — итожил Перфильев. Значит, печать у кого-то одного, у хозяина, сиречь у распорядителя финансами. Кто он?
— Согласен, — сказал Лебяхин, вытирая салфеткой губы. — Они подставные куклы. Кто-то могучий поддерживает их штаны… Анонимные звонки тебе домой, инсценировка нападения, когда ты шел из гаража, торможение твоих документов для поездки в Сеул — все это попытки запугать тебя, вывести из равновесия, давление, чтоб ты в конце концов согласился принять их в компанию. Если б они хотели тебя убить, не сомневайся, ты бы уже был покойником. Но ты им нужен живой. У тебя, как модно нынче говорить, пристойный имидж. Схема, которую они выстроили, мне видится такой: ты объединяешься с ними, они соглашаются, что контрольный пакет за тобой. Они тут же берутся за твоих смежников, поставщиков. В ход идут давление, подкуп, шантаж, угрозы, и — все, что тебе нужно тотчас течет рекой, никаких сбоев, никаких накладок. Ты доволен, дела идут превосходно. Так длится, скажем, три-четыре года. Ты уже доверяешь им, убаюкан, ты в эйфории успеха, на счету огромные суммы, и ты единственный распорядитель кредитов. В какой-нибудь день, когда у тебя хорошее настроение, тебе внушают заманчивую идею, связанную с заключением контракта с некоей фирмой в Западной Европе или Штатах, или, наконец, в Азии. Контракт ты подписываешь, сперва аккумулируешь для проплаты сконвертируемые рубли на своем цифровом счету в банке, скажем, в Германии, Швейцарии, Франции, где тебе вздумается. Они терпеливы. И однажды по какой-то убедительной причине ты доверительно сообщаешь код. Все! Дальше для них все просто: ты попадешь либо под колеса самосвала, либо случайно под поезд в метро сваливаешься, либо внезапно умираешь от остановки сердца, не почувствовав где-нибудь в давке в толпе, что тебя легонько укололи. Вариантов много. Исключается лишь, что тебя застрелят или подорвут в машине. Это им не нужно, ибо явно. Итак — тебя нет. Сотни миллионов твоих — у них, они прямые наследники твоей «Стиль-керамики», а главное — твоего
— Что ж тут спорить? Логика есть. Операция, как операция.
— Резюмирую: ни в какие отношения с ними не входить. Если я прав,
— Если вы считаете, что так нужно…
— Нужно.
Через несколько дней Перфильев улетел в Сеул…
Вечером, освободившись от всех дел, Желтовский погасил всюду свет, зажег настольную лампу, развалился в кресле-вертушке, водрузив босые ноги на стоявший рядом пуф. За окнами было черно, предзимний холод опустошил дачную узкую улицу, безлистые окоченевшие деревья как бы заглядывали в окна дач, где было так тепло и уютно, где зеленели холеные комнатные цветы, потому что за ними ухаживали, как за породистыми кошками. Тут, в камине утепленной мансарды, перепрыгивая с полена на полено, огонь лизал закопченные кирпичи, освещая колеблющимся светом сухие, еще пахшие жизнью дерева бревенчатые стены. Тишина. Покой.
Допив пиво и докурив сигарету, Желтовский потянулся к телефону: надо было, наконец, позвонить тете Жене.
На гудки долго никто не отвечал, затем трубку сняли:
— Квартира Скорино, — сказал сухой женский голос.
— Мне нужна Евгения Францевна.
— Я Евгения Францевна. Кто говорит со мной? — спокойно поинтересовалась женщина.
— Говорит президент республики Гоп-Стоп Желтовский.
— Дурак ты, Митька.
— Ага, дурак, тетя Женя. Мать сказала, что вы по мне соскучились, звонили.
— Я хвораю. Приехать можешь? Есть разговор.