Невиновных нет

— Что значит в тень?

— Уехать в какую-нибудь Краснобрюховку.

— В какую Краснобрюховку?

— В Синебрюховку! Мало ли на Руси Тьмутараканей. Я заточу вас, например, в какой-нибудь хороший санаторий!

— Хорошо… А что будешь делать дальше?

— Ждать.

— Чего?

— Пока Фита от неведения не дойдет до кондиции.

— А потом?

— Потом будет весело… Итак, договорились, — он встал, попрощался и вышел… Последующие десять дней он почти через день бывал у Скорино, привозил продукты, лекарства.

Поездка в Южную Корею сложилась удачно, Перфильев вернулся с выгодным контрактом, знал, задержки с поставками не будет, значит, следовало поторопиться с приобретением двух-трех старых домов, чтобы снести их или, если возможно, капитально восстановить и начать строить цех, и салоны по приему заказов от населения на изготовление очков и стекол самых разных конфигураций, ходовых и дефицитных диоптрий. Нужен был немедленно Ушкуев, с которым договорился встретиться еще до отлета в Сеул.

Филипп Матвеевич Ушкуев был дока в своем деле: он прошел, пожалуй, все этапы революции и эволюции коммунальной системы, и, наконец, медленно, но верно достиг того места, выше которого и не стремился, исповедуя справедливую теорию, что если полезешь выше уровня своей компетенции можешь сломать шею. Но не только это удерживало Ушкуева попробовать протолкаться куда-нибудь повыше, — место, которое занимал ныне, было необычайно прибыльным, и как человек тертый жизнью, он усвоил: от добра добра не ищут. А ведал Ушкуев «Горремстроем», а, значит старыми домами-развалюхами, которые подлежали капремонту. Но ремонтировать их Филипп Матвеевич не торопился, ссылаясь на отсутствие стройматериалов. Он «доводил» их до кондиции — чем сильнее они разваливались и ветшали, тем ниже становилась их балансовая стоимость, тем проще было дешевле передать здания на баланс коммерческим структурам, СП и всяким людишкам, жаждавшим купить не эти дома, а землю под ними, уплатив Ушкуеву приличную мзду. Конкуренция тут была большая. Побеждали богатые…

Все это Перфильев знал, поскольку уже имел дело с Ушкуевым. Потому нынче снова запросто позвонил ему:

— Филипп Матвеевич, добрый день. Это Перфильев. Как и уговорились, собираюсь к вам. Когда удобно?.. Хорошо, значит после обеда… Да, я приглядел три объекта… И после обеда Перфильев уже сидел в кабинете Ушкуева. Обсудили все подробности, уговорились встретиться через неделю…

Теперь Желтовский многое понял. Ларчик, в котором лежали отрывочные факты: пребывание Фиты в Париже, в Бурже, иранец, фирмы «Улыбка» и «Лесной шатер», умолчание Фиты, когда узрел среди прочих фотографий себя с иранцем, — открылся теперь этот ларчик ключиком в виде бумаг Скорино. Не знал он только, кто такой рыжеволосый тип и какова его роль. Вечером, все скомпоновав, он написал небольшую корреспонденцию для одной из частных газет в Париже, чтобы опубликовать ее через Поля Берара, но как всегда анонимно. В редакционном комментарии должен быть крючок для читателей: мол, в ближайшее время мы сообщим новые подробности этого дела.

Денег Желтовский не пожалел и отправил трехстраничную корреспонденцию из дому факсом на факс Поля Берара.

Желтовский не знал, что теперь почти все его передвижения контролировались — с момента выезда с дачи до возвращения вечером — за ним следовала машина: либо «москвич-пирожок», либо бежевый потрепанный «жигуленок». После этого ежедневно составлялся график его маршрутов и остановок.

И если бы сейчас, сидя в комнате у Евгении Францевны Скорино, он подошел к окну-эркеру и выглянул, то увидел бы среди прочих, припаркованных почти на тротуаре машин, бежевый «жигуленок»…

— Я сделала все, что ты рекомендовал, — сказала Евгения Францевна Скорино.

— Каково эхо? — спросил Желтовский.

— Звонила его секретарша, сказала, что Фита срочно хочет со мной встретиться.

— Значит прочитал, засуетился, — комментировал Желтовский.

Он не сказал ей, что звонил Фите вчера и спросил, не сохранилась ли у него копия докладной в правительство, — и назвал, чья это докладная двухлетней давности. Фита тут же отрезал: «…Я копий не храню… Я ушел из того ведомства.» Фита не удивился, не спросил, о чем докладная, какого черта она нужна Желтовскому, хотя знал, о чем речь, ведь среди прочих бумаг получил от Скорино и копию этой докладной. — Он теперь сидит в позе роденовского «Мыслителя», — сказал Желтовский, — думать ему есть о чем, он ведь не знает ваших дальнейших намерений: захотите ли передать это в отечественную прессу или будете шантажировать, требуя деньги за бумаги. Он сейчас мечется. Что вы ответили на его предложение о встрече?

— Я сказала, что встречусь с ним через месяц после возвращения из Таганрога. Якобы еду туда к приятельнице.

— Хорошо. Приготовьте все, что нужно не для Таганрога, а для проживания под Москвой. Завтра за вами заедет мой приятель и отвезет в хороший ведомственный санаторий.

— Далеко?

— Километров сто двадцать.

— Ты матери говорил о наших делах?

— Нет.

— Ну и правильно. Она раскудахталась бы…