Невидимый

— Его так основательно подготавливали к свадьбе, — продолжал я с нарастающей злобой, — что он понял наконец суть события. Вечером пошумел немного, его выгнали. Остудили на свежем воздухе, чтоб отвлечь его мысли и чтоб он простил нам свое изгнание. Теперь он сумел лучше применить свою невидимость. Мы его вроде не видим, а он желает насладиться зрелищем, которое мы, однако, вряд ли ему доставим. Здесь пташка надежно поймана. Я запер его собственной рукой.

— Петя! — в отчаянии взмолилась Соня. — Ради бога, сделай что-нибудь, я теряю сознание… Честное слово! Я хочу овладеть собой, но мне ужасно плохо, я не вынесу этого, поверь!..

— Я вышвырнул бы его с огромным удовольствием, — ответил я. — Я даже не прочь поколотить его как следует, но что-то мне мешает. Он может рассвирепеть и учинить скандал, как в столовой. Достаточно небольшого шума — и все сбегутся сюда, Феликс со своей отвергнутой любовью, Тина, жаждущая сплетен, а главное, Донт со своими идиотскими шуточками. У меня нет ни малейшей охоты оказаться в смешном положении. Я так и слышу, как Донт рассказывает свой новейший анекдот: «Не успели они возлечь на супружеское ложе…»

Соня прервала меня, зажала уши. Я говорю такие ужасные вещи, что она думает, я хочу еще сильнее ранить ее. Лучше бы я придумал какой-нибудь разумный выход! Я понял, — надо умерить свое бешенство.

— Золотая моя, не обращай внимания на мои слова — в них повинны только злополучные обстоятельства. Я вовсе не хочу тебя мучить. Что же касается выхода, то, кажется, выбора у нас нет. Лучше всего взять да уйти отсюда.

— Уйти… — трагическим шепотом повторила она; ее охватила безграничная апатия, она была удручена до крайности.

— Конечно! — сказал я. — И чем скорее мы уйдем, тем лучше для тебя, Соня! Не нужно расстраиваться. Выйдем погулять в сад. Когда он поймет, что стоит тут зря и ничего не дождется — уйдет так же, как и пришел.

Соня согласилась, только ни за что не желала видеть помешанного. Она закрыла глаза и попросила провести ее мимо него. Это было ребячество, но мне пришлось исполнить ее просьбу. Я чувствовал, как она всем телом дрожит от отвращения.

О том, чтобы посидеть на скамейке, нечего было и думать — ночь была слишком холодна. И мы ходили, ходили до изнеможения. На освещенном втором этаже орал граммофон, кто-то неумело подпевал. До нас доносился звон бокалов — пили в нашу честь.

Я хотел поцеловать Соню. Не из страсти — просто для того, чтобы придать нашей прогулке любовный характер. Соня отвернулась. Всхлипывая, заявила, что навеки осквернено все, что должно было начаться сегодня.

— Ты не можешь себе представить, Петя, как я несчастна!

От нервного возбуждения у нее стучали зубы. Ее слезы капали мне на руку.

Я предложил пойти посмотреть, свободна ли наша комната. Соня испугалась. Она ни на минуту не желала оставаться одна. Так и ходили мы по дорожкам, все по тем же дорожкам, кругами, кругами, сам не знаю, сколько времени; разговаривать было скучно, разговор наш бесконечно кружился вокруг одного и того же, и в конце концов все это происшествие стало мне казаться незначительным, а горе Сони — преувеличенным.

Наконец я все-таки уговорил ее вернуться со мной в дом; она дрожала от ужаса и ожидания. Нас, правда, заметил Филип — заслонив ладонью глаза от света, он удивленно перегнулся через перила лестницы, но я сказал ему, что мы выходили прогуляться при луне, и попросил его никому об этом не говорить.

Невидимого в самом деле уже не было в нашей комнате. Я в бешенстве запер дверь и сказал с притворной веселостью:

— Вот мы и одни!

Но Соня еще не была в этом уверена. Она вела себя как капризная девочка. Волей-неволей пришлось мне отодвинуть ширму перед умывальником, заглянуть в шкаф и даже слазить под кровать. Мне было стыдно делать все это, но Соня топала ногой, плакала:

— У меня голова болит! Ради бога, пожалуйста, прости меня! Сделай мне компресс! Это ужасно! Ты, конечно, понятия не имеешь, что это такое. У тебя никогда не болела голова!

С компрессом на лбу она, не раздеваясь, прилегла на кровать и повернулась лицом к стене, а я стоял над нею и не знал, что делать. Ну и ночка! К счастью, она будет недолгой. Рано утром мы уедем. Ох, скорей бы подальше отсюда!

А наверху то пели, то заводили граммофон. Звенели бокалы. Туда все еще носили из кухни какие-то блюда. За стеной закашляли. Это могла быть только тетка, тоже удалившаяся на покой.

Вдруг Соня села на кровати. Подняла ко мне мутные глаза. И спросила в какой-то прострации:

— Тебе никогда не приходило в голову, что дядина идея — быть невидимым — в сущности, взята из Библии? Бог вездесущ и всеведущ. Он все время рядом с человеком, все время следит за ним… Петя! Ведь если это так, я хочу прочь из этого мира!

Я подумал, что она бредит, озабоченно потрогал ее лоб. А она, не обращая на это внимания, продолжала:

— Ты только посуди: все время следит за тобой невидимый наблюдатель! В этом учении есть что-то чудовищное. Никогда по-настоящему не быть самим собой, одному, наедине с собой!