Неведомому Богу. Луна зашла

Отъезд состоялся, как и следовало, ещё до рассвета. Почти два часа мелькали фонари. Рама приготовила детям завтрак и наблюдала за тем, чтобы они удобно расселись поверх поклажи. Малыша она уложила в корзину, которую поставила на пол фургона перед собой. Наконец, они были готовы, а лошади запряжены. Рама взобралась на сиденье, а Томас встал рядом с ней. Широкими шагами Джозеф подошёл к ним. Все трое, стоя в темноте, бессмысленно сопели. Дети притихли. Рама поставила ногу на тормоз повозки. Томас тяжело вздохнул.

— Я напишу тебе, как мы доехали, — сказал он.

— Буду ждать, — ответил Джозеф.

— Ну, нам пора в путь.

— Вы будете останавливаться, чтобы переждать жаркое время дня?

— Если найдём дерево, под которым можно будет остановиться. Ну, пока, — сказал Томас, — Дорога-то неблизкая.

Почуяв поводья, одна из лошадей изогнула шею и забила копытами.

— До свидания, Томас. До свидания, Рама.

— Томас обязательно напишет тебе, что с малышом, — сказала Рама.

Томас всё ещё продолжал чего-то ждать. Внезапно он повернулся и, не сказав больше ни слова, отошёл. Лязгнул тормоз его повозки; осев под грузом, скрипнули оси.

Рама тронула своих лошадей, и упряжки двинулись в путь. Марта, сидя на самом верху поклажи, горько плакала, потому что никому не было видно, как она машет косынкой. Другие дети задремали, но Марта разбудила их. «В плохое место мы едем, — тихо сказала она, — но я рада, что мы уезжаем, потому что через неделю-другую здесь всё выгорит».

Скрип колёс был слышен Джозефу и после того, как упряжки скрылись из вида. Прогуливаясь, он подошёл к дому Хуанито, где погонщики заканчивали завтрак, состоявший из жареного мяса и кофе. С первыми лучами рассвета они отставили пустые чашки и тяжело поднялись из-за стола. Ромас с Джозефом вышли в загон для скота.

— Поаккуратней, — сказал Джозеф.

— Не сомневайтесь. Погонщики хорошие, мистер Уэйн. Я их всех знаю.

Изнывавшие от скуки погонщики оседлали своих лошадей.

Шесть поросших длинной шерстью собак с ранчо поднялись из пыли и, на ходу обретя занятой и серьёзный вид, неспешно направились к воротам. Прокладывая себе дорогу, забагровел рассвет. Собаки выстроились в цепочку. Затем ворота загона широко распахнулись, и показалось стадо, которое, чтобы охранять его в пути, сопровождали собаки, вставшие по три с каждой стороны, и всадники, полукругом ехавшие следом. Сразу же в воздух волнами стала подниматься пыль. Всадники достали носовые платки и повязали их так, чтобы закрыть носы. Уже через сотню ярдов облако пыли совсем скрыло стадо. Стоя возле загона, Джозеф наблюдал за линией пыли, которая, подобно червю, распространяющему за собой жёлтый туман, извивалась по земле.

Наконец густое облако скрылось за холмом, но пыль висела в воздухе ещё несколько часов.

Джозеф понимал, как утомительно столь долгое путешествие. Жар утреннего солнца обжигал его, от пыли покалывало в носу. Долгое время он не двигался с места, а стоя наблюдал за тем, как в наполненном пылью воздухе движется стадо. Печаль наполнила его. «Хорошо, что отогнали скот, — думал он. — В большинстве своём он появился на свет здесь, а теперь его отогнали». Он подумал о том, что в стаде были покрытые свежей шёрсткой телята, которых до блеска вылизали их матери, и о том, как они уминали траву, устраивая себе лежбища на ночь. Он вспомнил, как печально мычали коровы, когда теряли телят; теперь не осталось и коров. Напоследок он обернулся и посмотрел на опустевшие дома, сарай и огромное мёртвое дерево. Было так тихо, как только могло быть. Повернувшись на петлях, скрипнула дверь сарая. Дом Рамы тоже был открыт. Внутри видны были стулья и до блеска вычищенная печь. Он поднял с земли кусок проволоки и намотал её на палец. Вошёл в пустой сарай. На полу, на связках соломы, лежали твёрдые комья чёрной земли. Ему оставили только одну лошадь.

Джозеф прошёлся вдоль длинного ряда пустых стойл, и его сознание воспроизвело всё, что он помнил. «Вот стойло, где садился Томас, когда чердак был полон сена». Пытаясь представить это себе, он посмотрел вверх. Воздух пронзали сверкающие жёлтые полоски солнца. Под карнизами, уткнув клювы в тёмные углы, сидели три совы. Джозеф зашёл в отсек, где хранился корм для лошадей, набрал меру отборного крупного ячменя и ссыпал её в кормушку, вынес ещё одну меру и разбросал её по земле за порогом. Прогуливаясь, он не спеша пересёк двор.