Неведомому Богу. Луна зашла

Как было бы хорошо, чтобы Рама, выйдя сейчас с корзиной стираного белья, стала бы вешать его на верёвки — красные фартуки и джинсы, бледно-голубые от постоянного вымачивания, синие платьица и красные вязаные юбки девочек. Как хорошо было бы сейчас вывести из сарая лошадей, которые, вытянув к поилкам шеи, пускали пузыри в воде. Сейчас, как никогда, Джозеф чувствовал потребность в работе. Он обошёл все дома, закрыл двери и окна, забил гвоздями двери хозяйственных построек. В доме Рамы он поднял с пола влажный подсыхающий половик и повесил его на спинку кресла. Рама была женщиной опрятной; ящики шкафа были задвинуты, полы подметены, метла и совок стояли в углу, а на печи лежало крыло индейки, должно быть, приготовленной утром. Джозеф поднял задвижку печи и увидел оставшиеся внутри тёмные угли. Закрыв дверь дома Рамы, он ощутил чувство вины, с которым сталкиваются, когда крышка гроба закрыта, а мёртвое тело остаётся одиноким и покинутым навсегда.

Вернувшись к себе домой, он разломал кровать и отнёс её в лес, чтобы ночью было на чём приготовить пищу. Он подмёл пол, почистил печь и завёл часы. К полудню всё было сделано. Закончив дела, он вышел посидеть на крыльце. Солнечные лучи падали на двор, вспыхивая на осколках битого стекла. Стайка птиц, клевавших зерно, которое разбросал Джозеф, взлетела в горячем неподвижном воздухе, а затем опустилась на землю. Почувствовав, что ранчо покинуто, по двору пробежала испуганная белка, на неё бросилась коричневая ласка, но промахнулась, и обе закружились в пыли. Из пыли вылезла рогатая жаба, переваливаясь, подошла к нижней ступеньке крыльца и, усевшись, принялась ловить мух. Джозеф слышал, как ходит по полу его лошадь, и был благодарен ей за то, что она производит хоть какие-то звуки. Тишина приводила его в оцепенение. Время шло медленно, и всякая мысль проникала в его сознание медленно, переваливаясь, как та вышедшая из пыли лягушка. Джозеф поднял взор на иссушенные белые холмы, и от ослепительно сверкавшего солнечного света, который они отражали, глаза его сощурились. По поднимающимся к вершинам холмов впадинам, оставленным высохшими водными потоками, его взгляд проследовал выше, к голым горам. А затем, как обычно, глаза его устремились к поляне с соснами на гряде. Он долго, не отрываясь, смотрел на неё, а затем встал и зашагал по ступенькам вниз. Медленно поднимаясь по пологому склону, он направился к поляне, окружённой соснами. Один раз, у подножия холма, он обернулся и посмотрел на обожжённые солнцем дома, которые жались друг к другу. Его рубаха потемнела от пота, самого его окутало облако пыли, но он продолжал идти к чёрным деревьям. Наконец он вошёл в узкое глубокое ущелье, где протекал ручей, бравший начало на поляне. В воде ещё плавали отдельные листья салата. В водоносном слое под мутным потолком Джозеф вырыл ямку, когда же вода очистилась, он встал на колени и, ощущая на лице прохладу, сделал несколько глотков. Затем он двинулся дальше, ручей расширился, а на его берегах появились пучки зелёной травы. Там, где ручей прижимался к краю оврага, на чёрной, покрытой мхом земле росло, скрываясь от солнца, несколько папоротников.

Чувство покинутости оставило Джозефа. «Я знал, что он останется, — сказал он. — Он не мог отсюда исчезнуть». Он снял шляпу и быстро продолжил путь. Войдя на поляну с непокрытой головой, он остановился и посмотрел на скалу.