Неведомому Богу. Луна зашла

— Да, вы — сумасшедший. Томас говорит, что вы — сумасшедший. То же самое сказал бы Бартон. Нельзя без последствий открывать в своей душе выход всему свободному, неискажённому, что там есть. Вы правильно делаете, что проповедуете животным, сидящим в клетках, а то окажетесь в клетке сам.

Старик встал, поднял свинью и унёс её. Он притащил воды и скребницей счистил кровь с плиты, а землю под ней посыпал свежим гравием.

Уже почти стемнело, когда он закончил свежевать поросёнка. Огромная белая луна выглянула из-за гор, и её свет упал на барашки волн, которые то появлялись, то исчезали. Шум прибоя становился всё громче. Джозеф сидел в маленькой, похожей на нору хижине, а старик поворачивал куски свинины на вертеле в очаге. Негромким голосом он рассказывал о здешних местах.

— Мой дом скрыт высоким шалфеем, — говорил он. — В шалфее есть несколько прогалин. Я нашёл одну из них. Осенью здесь дерутся олени. По ночам слышен скрежет их рогов. Весной они приводят сюда для обучения своих пятнистых оленят. Оленята ведь многое должны знать, чтобы вообще остаться в живых — заслышав какие звуки, надо бежать, что означают запахи, как своими передними копытами раздавить змею.

Ещё он сказал:

— Горы сотворены из металла; небольшой слой камней, а потом — чёрное железо и красная медь. Так должно быть.

Снаружи послышались шаги. Томас позвал:

— Джозеф, где ты?

Джозеф поднялся с пола хижины и вышел.

— Обед ждёт. Заходи и поешь, — сказал он.

Но Томас решительно возразил:

— Не хочется мне находиться рядом с этим человеком. Я здесь себя скверно чувствую. Пойдём вниз, на берег. Разожжём костёр и поедим там. Дорогу освещает луна.

— Готов и ужин, — сказал Джозеф. — Заходи и поешь, в конце-то концов.

Томас осторожно, словно боясь, что какой-нибудь злобный зверь бросится на него из тёмного угла, вошёл в дом. Хижина освещалась только огнём очага. Старик рвал мясо зубами и бросал кости в огонь, а закончив еду, сонно уставился на пламя. Джозеф присел рядом с ним.

— Откуда вы приехали? — спросил Джозеф.

— Что вы говорите?

— Я говорю, зачем вы приехали сюда и живёте один?

Сонные глаза старика на мгновение прояснились, а затем угрюмо потупились.

— Не помню, — сказал он. — Не хочу вспоминать. Чтобы отыскать то, что вам надо, мне пришлось бы мысленно вернуться назад. Если я так поступлю, в прошлом я столкнусь с другими мыслями, с которыми я не хочу встречаться. Оставим это.

Томас встал.

— Я беру своё одеяло и иду спать к обрыву, — сказал он.

Джозеф вышел из дома вслед за ним, бросив через плечо:

«Спокойной ночи!»

Братья молча подошли к обрыву и расстелили свои одеяла рядом на земле.

— Давай завтра поедем на побережье, — стал настойчиво просить Томас. — Не нравится мне здесь.

Усевшись на одеялах, Джозеф наблюдал за неясным движением освещённого луной моря вдалеке.

— Я вернусь завтра назад, Том, — сказал он. — Не могу я уехать. Я должен быть там, чтобы чего-нибудь не случилось.

— Да, но мы же планировали остаться на три дня, — возразил Томас. — Если я должен перегонять коров за сотни миль, мне надо отдохнуть от пыли, да и тебе тоже.

Долгое время Джозеф сидел в молчании.

— Томас, — спросил он. — Ты ещё не спишь?

— Нет.

— Я не поеду с тобой, Томас. Забирай коров. Я останусь на ранчо.

Опершись на локоть, Томас приподнялся.

— О чём ты говоришь? С ранчо ничего не случится. Нам надо коров спасать.

— Забирай, — повторил Джозеф. — Нельзя мне уезжать. Я думаю о поездке, но отъезд не укладывается у меня в голове. Ведь это всё равно как бросить больного.

Томас проворчал:

— Как бросить мёртвое тело. И плохо от того никому не будет.

— Оно не мёртвое, — возразил Джозеф. — На следующую зиму пойдёт дождь, весной поднимется трава, и река будет полной. Увидишь, Том. То, что было — какая-то случайность. На следующую весну почва опять будет полна водой.

Томас рассмеялся.

— И у тебя будет другая жена, и больше не будет засухи.

— Может быть, и так, — тихо сказал Джозеф.

— Тогда поехали с нами к реке Сан-Хоакин, и помоги нам с коровами.

Джозеф смотрел на огни корабля, плывущего далеко в океане, и видел, как быстро они передвигаются.

— Не могу я уехать, — сказал он. — Ведь здесь моя земля. Не знаю, почему она — моя, что делает её моей, но я не могу оставить её. Помнишь, как трава зеленела на холмах, даже на сколах камней, как желтели цветы горчицы? И как краснокрылые дрозды вили гнёзда в её стеблях?

— Помню, — резко сказал Томас, — а ещё я помню, что сегодня утром всё выгорело подчистую. Будь уверен, я помню и мёртвых коров, которые лежат вокруг. Такое быстро не проходит. Ненадёжное здесь место, — он повернулся на бок. — Раз ты так говоришь, завтра вернёмся назад. Надеюсь, ты в таком проклятом месте не останешься.

— Я должен буду остаться, — сказал Джозеф. — Если бы я уехал с тобой, мне бы каждую минуту хотелось вернуться посмотреть, не пошёл ли уже дождь и не появилась ли в реке вода? Лучше мне не уезжать.

23