Неведомому Богу. Луна зашла

Грудь и горло Джозефа заныли, словно кто-то стал переворачивать засыпанный туда горячий гравий. Рама потушила лампу и юркнула в постель. Их тела яростно встретились, бёдра, с силой ударяясь, забились друг о друга, её мускулистые ноги охватили его. Дыхание в их глотках прерывалось всхлипыванием. Джозеф ощутил её твёрдые соски на своей груди; затем Рама протяжно застонала, её широкие бёдра быстро и часто прижимались к нему, а тело вздрагивало до тех пор, пока её напряжённые руки не сдавили дыхания в его груди, а её жадное в своей настойчивости лоно не получило от его тела измождённого семени.

Удовлетворённая, она тяжело дышала. Напрягшиеся мускулы ослабли; обнявшись, они лежали, опустошённые.

— Это было нужно тебе, — прошептала она. — Жажда была во мне, но нужно это было тебе. Длинная глубокая река печали уносит и засасывает меня, и печаль, которая — только тёплое изнуряющее удовольствие, моментально исчезает. Как ты думаешь, Джозеф?

— Да, — сказал он. — Так было нужно.

Он высвободился из её объятий, лёг на бок и отвернулся. Она сонно проговорила:

— Теперь всё — в моей памяти. Только раз в моей жизни, только раз. Всё моё существо стремилось к этому, а теперь всё моё существо жадно стремится прочь. Не из-за тебя. Сейчас, кажется, достаточно, но я боюсь, что те, кто появится на свет в результате страсти, будут выше ростом, чем мать.

Она села, поцеловала его в лоб, и на мгновение её волосы упали ему на лицо.

— На столе есть свечка, Джозеф? Мне нужно немного света.

— Да, она на столе, в оловянном подсвечнике, а спички — на подносе.

Она взяла свечу и зажгла её. Оглядев себя, пальцем потрогала тёмные синяки на своей груди.

— Я думала об этом, — сказала она. — Я об этом часто думала. В моих мыслях мы лежали, обнявшись, после того, как были близки, и я задавала тебе множество вопросов. В моих мечтах всё всегда было так.

Словно смущаясь, она прикрыла огонь свечи, освещавший её тело, рукой.

— Думаю, я задала свои вопросы, а ты на них ответил.

Джозеф опёрся на локоть.

— Рама, чего ты хочешь от меня? — спросил он.

Она повернулась к двери и медленно открыла её.

— Сейчас я ничего не хочу. Ты снова полон. Я хотела стать частью тебя, и, может быть, я стала. Но я так не думаю.

Теперь её голос стал другим.

— Сейчас поспи. А утром приходи завтракать.

Она закрыла за собой дверь. Он услышал шуршание её одежды, но заснул так быстро, что даже не слышал, как она вышла из дома.

22

В январе наступило время пронзительных холодных ветров и инея, который по утрам, подобно лёгкому снегу, ложился на землю. Лошади и скот, гуськом выстроившись на склонах холмов, подбирали забытые пучки травы, тянулись к листьям дубков, и, наконец, собравшись вокруг обнесённых оградой стогов сена, стояли там целыми днями. День и ночь Джозеф с Томасом выбрасывали им из-за ограды сено и наливали в кормушки воду. Всё было съедено, а животные продолжали стоять, ожидая нового корма. На холмах он был весь подобран.

Земля посерела и с каждой неделей становилась всё более безжизненной, а запасы сена истощались. Закончился один стог, начали второй, и он таял, с аппетитом поедаемый голодными коровами. В феврале выпало на дюйм осадков, трава пошла в рост, поднялась на несколько дюймов и пожелтела. Джозеф с грустным видом слонялся по округе, засунув в карманы сжатые кулаки.

Дети, присмирев, играли в «похороны тёти Элизабет», которые они неделями изображали, зарывая и выкапывая ящик из-под патронов. Потом они играли в огород, вскапывали клочки земли и сеяли пшеницу, наблюдая за тем, как после поливки всходят длинные тонкие ростки. Рама продолжала нянчить малыша Джозефа. Она уделяла ему гораздо больше времени, чем если бы он был её собственным ребёнком.

Кого действительно охватил испуг, так это Томаса. После того, как он увидел, что на холмах корма для скотины больше нет, ужас перед голодной смертью стал расти в нём. Когда второй стог был наполовину съеден, он, взволнованный, пришёл к Джозефу.

— Что мы будем делать, когда закончатся остальные два стога? — задал он вопрос.

— Не знаю. Я подумаю о том, что нам делать.

— Но, Джозеф, мы не можем купить сена.

— Не знаю. Надо будет подумать о том, что нам делать.

В марте прошли проливные дожди, принялась невысокая травяная поросль, показались полевые цветы. Скотина отошла от стогов и целыми днями, стремясь набить себе брюхо, щипала невысокую траву. В апреле земля снова высохла, и стало понятно, что ожидать чего-нибудь хорошего от здешних мест не приходится. Скот отощал так, что под кожей проступали рёбра, а берцовые кости выпирали наружу. Появилось на свет несколько телят. Две коровы, не успев отелиться, умерли от какой-то таинственной болезни. Некоторые коровы, дыша пыльным воздухом, начали хрипеть. Дикие животные убегали с холмов. Перепёлка больше не прилетала к дому, чтобы петь по вечерам. По ночам перестали появляться койоты. Куда-то скрылись кролики.

— Дичь уходит, — объяснил Томас. — Всё, что может двигаться, уходит за хребет на побережье. Поедем туда побыстрее, Джозеф, и посмотрим.