Неведомому Богу. Луна зашла

— Потому что ты позволяешь войти злу, — страстно воскликнул Бартон. — Потому что ты открываешь злу дорогу. Такое без наказания не останется.

Джозеф рассмеялся.

— Ну так позволь мне получить наказание, — сказал он.

— Но неужели ты не видишь, Джозеф, что дело не только в тебе. Все мы будем повержены в прах.

— Так ты себя защитить хочешь, Бартон?

— Нет, я пытаюсь защитить нас всех. Я думаю и о малыше, и об Элизабет.

Элизабет удивлённо смотрела то на одного из них, то на другого. Прижав ребёнка к груди, она встала.

— О чём вы оба спорите? — поинтересовалась она. — Это что-то, о чём я не знаю.

— Я расскажу ей, — пригрозил Бартон.

— Расскажешь ей о чём? О чём тут рассказывать?

Бартон тяжело вздохнул.

— О том, что у тебя на уме. Элизабет, мой брат отрёкся от Христа. Он совершает обряды, подобные тем, которые совершали в старину язычники. Он потерял свою душу и позволил войти злу.

— Я не отрекался от Христа, — хрипло сказал Джозеф. — Я просто делаю то, что мне приятно.

— Вешаешь жертвоприношения, брызгаешь кровью, посвящаешь всё самое лучшее дереву — и всё это «просто»? Я видел, как ты крадучись выходил ночью из дома и слышал, как ты разговаривал с деревом. И всё это «просто»?

— Да, просто так, — сказал Джозеф, — Никакого вреда здесь нет.

— А то, что ты посвящаешь дереву своего сына — первенца — это тоже просто так?

— Да, что-то вроде игры.

Бартон обернулся и бросил взгляд на поверхность земли, над которой голубоватыми волнами распространялось тепло такой силы, что холмы, казалось, дрожат и корчатся от боли.

— Я пытался помочь тебе, — печально сказал он. — Я пытался даже с большим рвением, чем велит нам Писание.

Он резко обернулся.

— Так ты не дашь клятву?

— Нет, — ответил Джозеф. — Я не буду клясться ни в чём, что ограничивает меня или создаёт мне помехи. Однозначно, я не дам клятву.

— Тогда я отвергаю тебя, — руки Бартона скрылись в карманах. — Тогда я уеду, чтобы меня ни во что такое не вовлекали.

— То, что он сказал, — правда? — спросила Элизабет. — И ты действительно делал то, о чём он говорит?

Джозеф устремил свой печальный взгляд на землю.

— Не знаю, — его поднятая рука оглаживала бороду. — Я так не думаю. То, что я делал, так не называется.

— Я видел, — перебил его Бартон. — Каждую ночь я видел, как он скрывается во тьме под деревом. Я сделал всё, что мог. Теперь я уезжаю от этого непотребства.

— Куда же ты поедешь, Бартон? — спросил Джозеф.

— У Харриет есть три тысячи долларов. Мы поедем в Пасифик-Гроув и построим там дом. Я продам свою часть ранчо. Может быть, открою лавочку. Говорю тебе, посёлок там будет расти.

Словно готовясь изменить своё решение, Джозеф шагнул вперёд.

— Обидно будет думать, что это я заставляю тебя уезжать, — сказал он.

Встав рядом с Элизабет, Бартон посмотрел на ребёнка.

— Дело не только в тебе, Джозеф. Порча была уже в нашем отце, а он не изверг её. Она всё увеличивалась до тех пор, пока не овладела им целиком. Его предсмертные слова показывают, как далеко он зашёл. Я заметил это ещё до того, как ты собрался на Запад. Если бы ты жил среди людей, которые знали Слово Божие и были в Слове Божием сильны, порча могла бы прекратиться, но ты приехал сюда.

Он вскинул руки, указывая на окружающую местность.

— Горы здесь такие высокие, — воскликнул он. — Место такое дикое. А все люди несут в себе семя зла. Я их видел, я видел фиесту, и я знаю. Я могу только молиться о том, чтобы порча не перешла на твоего сына.

Джозеф принял решение быстро.

— Я дам клятву, если ты останешься. Не знаю, как я смогу сдержать её, но я дам клятву. Видишь ли, иногда я могу забыться и думать по-старому.

— Нет, Джозеф, ты слишком привязан ко всему вокруг здесь. А о том, что будет завтра, не думаешь. Нет у тебя силы, чтобы сдержать клятву.

— Не уезжай хотя бы до того, как мы обговорим всё окончательно, — попросил Джозеф, но Бартон и не обернулся, и ничего не ответил ему. Ещё минуту Джозеф смотрел ему вслед, а потом повернулся к Элизабет. Она улыбнулась, и радость в её улыбке каким-то странным образом соседствовала с презрением.

— Я думаю, он хочет уехать, — сказала она.

— Да, отчасти это так. А ещё его на самом деле пугают мои грехи.

— Так ты грешишь, Джозеф? — спросила она.

Нахмурившись, он задумался.

— Нет, — наконец сказал он. — Я не грешу. Если бы то, что я делаю, делал Бартон, это было бы грехом. Я только хочу, чтобы мой сын полюбил дерево.

Он протянул руки, чтобы взять ребёнка, и Элизабет вложила в них спеленутое тельце. Подойдя к своему дому, Бартон обернулся и увидел, как Джозеф усаживает малыша в ложбинку на дереве, а изогнутые сучья покровительственно склоняются над ним.

20

Сообщив о своём намерении, Бартон не задержался на ранчо надолго. За неделю его вещи были собраны и упакованы. В ночь перед отъездом он работал допоздна, заколачивая в ящики последние гвозди. Ночью Джозеф слышал, как он ходит вокруг, что-то пилит, стучит молотком, а перед рассветом он снова был на ногах, Джозеф застал его в сарае, за чисткой лошадей, которых ему надо было забрать с собой; Томас, сидя поодаль на куче сена, давал ему кое-какие короткие советы.