Неуловимый монитор

Только бывалый моряк смог бы определить, что это за вспышка: на корабле подняли люк, кто-то выскочил на палубу, и люк захлопнулся. Упусти это мгновение Губа — и он бы прошел мимо корабля!

Нечеловеческая сила подняла Василия Губу на ноги. Раздирая руками камыши, матрос вошел в воду и окунулся с головой: тут, сразу у берега, была глубокая яма. Он вынырнул, поплыл.

«Не доплыву, — подумал он. — Утону, сил не хватит».

Кто-то тяжелый, цепкий схватил его за ноги и потянул книзу.

«Врешь, доплыву!»

Чугунные гири тянули на дно… Отказывали руки, ноги… Утонуть здесь, когда он почти достиг цели?!

Вдруг резкий голос совсем близко крикнул:

— Стой, кто плывет?

— Я! Губа плывет! Василий Губа! — заорал матрос, отчаянно гребя, захлебываясь и отфыркиваясь.

— Васька! Живой? — закричал с кормы знакомый теплый голос. — Да где ты? Да то ж я, Овидько! Греби сюда! Греби! Братцы, Губа вернулся!

Десяток дружеских, крепких рук втащили на палубу обессиленного, но счастливого матроса.

Через пять минут он лежал, укутанный в одеяло, в светлом кубрике, на чистой койке. Кушлак хлопотал возле него. В кубрик вошел командир.

— Ну, хлопец, не думал, что тебя живым встречу, — сказал Алексей Емельянович.

Он наклонился и крепко поцеловал матроса.

«…Губа подал отличный пример экипажу, как надо любить свой корабль, — записал в свой дневник Королев. — Его подвиг (да, именно подвиг, иначе это не назовешь) горячо обсуждают. Я, в свою очередь, привел ряд примеров, рассказывающих о любви к кораблю. Я рассказал о «морском охотнике» капитан-лейтенанта Иванчикова. Катер был поврежден. Нос его погрузился в воду, баковое орудие, у которого стояли матросы старшины первой статьи Тимченко, очутилось в ледяной воде. Но ни один моряк не отошел от орудия. Нос погружался все ниже, а орудие продолжало стрелять по гитлеровцам. Вода быстро поднялась по пояс — орудие продолжала стрелять. На помощь «охотнику» подошел торпедный катер, прикрыл его дымовой завесой, подал буксирный трос. Трос натянулся и лопнул. Второй трос тоже лопнул. Но торпедный катер не бросил в беде товарищей. Командир «охотника» приказал личному составу забрать личное оружие, пулеметы, ценное имущество и перейти на торпедный катер. Сам он оставался на мостике. С ним стал рядом раненый помощник командира Дьяченко: «Разрешите и мне остаться». «Пока моторы еще живут, разрешите и мне быть на моем родном катере», — попросил механик Хвалимов. Когда торпедный катер отошел, из машины вылез моторист Митрофанов: «И я с вами, братки». Все ниже опускался нос катера в воду. Противник бил по нему из минометов. Но храбрецы все же спасли свой маленький корабль и привели в родную бухту!

Рассказ произвел на матросов огромное впечатление…»

12

Когда стало известно, что противник занял устье Дона, «Железняков», вместо того чтобы прорываться в море, развернулся и медленно пополз дальше, вверх по реке. Алексей Емельянович решил подобрать прячущихся в плавнях раненых бойцов и офицеров. Не попадать же им в фашистские руки!

Весь экипаж «Железнякова» высыпал на мокрую палубу. Над рекой висела сплошная дождевая пелена. Матросы раздвигали камыши длинными шестами, и Овидько своим густым басом кричал:

— Эй, выходи, братва, кто тут есть! Уходит последний корабль с Дона! Уходит последний корабль с Дона!

Два матроса — Мефодий Охрименко и Тимофей Онищенко, — в одних трусах, по пояс вошли в воду. Держась за борт корабля, они баграми щупали дно, продирались сквозь острый камыш. Толстяк боцман Андрющенко, отдуваясь, шлепал по воде босиком и раздвигал тростинки камыша. Время от времени над рекой проносился унылый возглас Овидько: