Неуловимый монитор

«Немедленно повторился второй налет, — записал в дневнике Королев. — Мы снялись с якоря и пошли вверх по Дону. Немцы бомбили нас непрерывно.

…Весь день налетали семерки бомбардировщиков. Зенитчики Перетятько, Блоха, Кирьяков, Кофтарев, Кобыляцкий выбивались из сил, отражая воздушные атаки. Бомбы рвались в десятке, в пяти метрах от борта, комендоров обливало водой, сшибало с ног…

…Всего на корабль был совершен за день 41 налет. «Мессершмитты» обстреливали нас из пушек и пулеметов. Лейтенант Кузнецов ранен, но продолжает командовать своими зенитчиками. Он спокоен и, как всегда, весел. Радист Ильинов не спит уже несколько суток, но не унывает. Под самой жестокой бомбежкой он не отходит от своего передатчика ни на минуту. Связь работает безотказно. Матвеев, патронный главного калибра, когда ранило людей в машинном отделении, заменял один пять человек. Мы отрезаны от Азовского моря, но верю, что с такими людьми, как наши хлопцы, прорвемся…

…Жаль Губу, одного из наших лучших матросов. Тяжело раненный утром в боевом охранении, он уполз в плавни, и его не смогли найти…»

Камыш, в котором очнулся Василий Губа, был так част, что пробраться через него, казалось, не было никакой возможности. Матроса медленно засасывала вязкая трясина. С большим трудом он вытащил сначала одну ногу, потом другую.

Дальние перекаты орудийной стрельбы доносились, словно гром из нависших над ковыльного степью туч. Раздирая в кровь руки, Василий выбрался к берегу. Он осторожно выглянул из камышей. Ни живой души ни в степи, ни на потемневшей реке. Корабль исчез бесследно! Сердце похолодело. Вдруг Губа почувствовал: что-то липкое, соленое течет ему в рот. Он поднял руку — кровь. Значит ранен в голову. Он попробовал разорвать рубаху. Плотное полотно не поддавалось. Тогда он разгрыз шов зубами. Осторожно нащупал руками рану, туго перевязал ее. Куда идти? Быть может, вон в ту станицу, что виднеется невдалеке? В ней так уютно курятся дымки… Но там наверняка расположился немецкий гарнизон. Ведь оба берега захвачены врагами. Фашисты, как саранча, повсюду — на дорогах, в станицах, в городах, в степи! Что делать? Отсиживаться в камышах, пережидать, пока немецкие части уйдут подальше, ночами пробираться к линии фронта? Выдержит ли он? Он — в матросской форме, безоружен, и его пристрелит первый же вооруженный фашист.

Хотелось есть — щей, гречневой каши, черных матросских сухарей. Ему послышалось, что кто-то едет по дороге. Он снова нырнул в камыши и долго лежал там, затаив дыхание.

К вечеру частый и крупный дождь забарабанил по реке. Промокший до костей, Губа дрожал, как в лихорадке. Дождь так же внезапно, как пролился, перестал. Стуча от холода зубами, Губа поднялся.

— Нет, без корабля мне не жить! — прошептал он.

Он попробовал сделать несколько шагов и тяжело упал в грязную жижу.

— Нет, мне без корабля не жить! — повторил он громко, почти прокричал, и стиснул зубы.

Матрос не мог идти. Он полз, готовый нырнуть в камыши при первом шорохе, при первом подозрительном звуке. Он полз вверх по реке, туда, куда, он знал, ушел «Железняков»..

Невиданная сила толкала матроса вперед. Он полз час, другой, третий. Настал вечер. Солнце, прятавшееся за тучами, так и не выглянув, село за степью. Стало совсем темно.

«Я не найду корабля, — в ужасе подумал Губа. — Он может воротиться, пройти мимо, и меня не заметят. Тогда все пропало!»

И матрос замирал и слушал: не шумят ли винты монитора, не плещется ли в реке вода? Он вглядывался в темноту: не блеснет ли где луч света? Корабль затемнен, и только чистая случайность поможет его обнаружить.

Губа полз дальше, дальше. Руки отказывались служить ему, а ноги двигались с таким трудом, словно к ним были привязаны тяжелые камни.

— Нет, не могу больше, — сказал он наконец.

И вдруг, когда он на секунду поднял голову, ему показалось, что посреди реки мелькнуло что-то и сразу же погасло. «Корабль, — подумал Губа. — Он! Мой корабль, другого быть не может».