Неудачник

— Нормально. Представляешь, про тебя даже до нас слух дошел! И это, если участь, что преподаешь в другом универе.

— Наверно, говорили, какой хороший Веригин препод?

— Ага, только с точностью до наоборот.

— Ты, конечно, бросилась на защиту?

— Конечно, даже туфли потеряла.

— Ну, бывает…

Саша обнимает, рассказывает обычные студенческие глупости. Я почти не слушаю — ухожу в игру. Внешний мир исчезает. Появляются важные задачи. На экране город, кварталы, здания люди. Байты информации, единицы и ноли, которые оживляет, очеловечивает сознание. И я живу их жизнью, отстаиваю их интересы, сражаюсь, сопереживаю и радуюсь.

Прохожу миссию, выключаю компьютер. Саша нашла старый журнал, читает.

— Ладно, поехали.

Одеваемся, спускаемся вниз. После тепла кабинета темный мороз улицы вызывает дрожь. Но в двух шагах от двери служебная волга. Водитель, дядя Толя, ждет. Еще несколько секунд, и шипы зимней резины толкнут дорогу вперед, спрятав за стеклами наше разочарование.

Анатолий заводит машину, включает сигнал поворота, лихо встраивается в поток машин, огненной рекой огибающих площадь. Администрация тает в морозном сиянии. Мы едем в окружении габаритных огней, ближнего света и мерного гудения. В машине тепло, играет музыка. Я смотрю на Сашу. Сейчас она мне очень нравиться. В моменты, когда все не так, присутствие близкого человека снимает напряжение, чуть отдаляет стрелы и копья реальности. Ненадолго, но спасибо и за это…

В машине тепло, клонит в сон. Ехать еще минут десять, можно отдохнуть.

Город агонизирует огнями, силится разогнать придвигающуюся тьму, что скалит клыки из подворотен, тупиков, серебрит холодом у дорогих магазинов. Можно замерзнуть, умереть в метре от железной двери, тепла, что не принадлежит тебе, греет других, но твоим не станет. Стоит только выпасть из обоймы, перестать работать на систему. Не систему даже, а ее небольшую клетку.

Дядя Толя поворачивает во двор. Провожаю Сашу до подъезда. Пару минут стоим на крыльце, обнимаемся.

— Я люблю тебя, — говорит Саша.

— Я тебя тоже, — отвечаю.

Не могу выдавить, слово «люблю». Несмотря на то, что, наверно, люблю. По крайней мере был уверен в этом утром. Чувствую острый приступ жалости: к себе, к Саше. Выхода ведь нет? Я не могу предложить ей мир, Солнце, звезду с неба. Что там, я нечего предложить не могу. И хочу ли предлагать? Сколько мы дружим? Уже года четыре. А таких моментов все меньше, все приедается, растворяется в рутине. Сегодня — лишь отсрочка. Давно не виделись. А сейчас — апатия и слабость.

Дядя Толя везет домой. Смотрю в окно, на те же дома, кожей чувствую тот же мороз. Может, Фенрир уже сожрал солнце, а я и не заметил? А эти остовы домов, гробы машин, смутные тени в морозной тьме — лишь отголоски проигранной битвы…

Выхожу машины. В ближайшем ларьке по-прежнему свет, кто-то бдит, держит оборону против ночи и холода. Выйдешь на улицу, окунешься в холод, побредешь в одиночестве. Под тяжестью и морозом каждый шаг, как подвиг, каждый вдох — победа. Но силы тают. И видишь свет, когда отчаяние стучит в груди в ритме сердца. Там, за железной коркой, согретый электричеством, сидит человек. И ждет. Возможно — тебя.

Подхожу к подъезду пятиэтажной «хрущевки», когда-то розово-желтой, а сейчас бледной и грязной. Окна прогнили. Стекла мутные. Кое-где видны стеклопакеты, но вида это не делает. Дом знал лучшие времена. Здесь у меня квартира.

Что такое жить в «хрущевке»? Панельный дом, поделенный на одно-, двухкомнатные клетки. Каждую квартиру отделяют тонкие железобетонные панели. Слышимость такая, что комары у соседей летают — слышно.

Мой дом — не крепость, а адаптированная к прошлому столетию раздельная коммуналка. Вверху соседи устроили дискотеку — у меня качает так, что не заснуть. Я, конечно, в долгу не остаюсь: включаю 100-ваттный комбайн Marshall, добавляю звука, и устраиваю дискотечный ад, играя исключительно black metal. Наверху дискотеку временно сворачивают, но от металлического угара в стенку начинают стучать соседи справа — пожилая пара, а через стены маленькой комнаты слышно плачь ребенка.

Тонкие стены, дикие соседи, пьянки в подъезде, хамоватая шпана — это ладно: можно вытерпеть, либо противодействовать. Но бывает и жестче. Когда мы с Сашей ночью занимаемся сексом, уже почти добрались до кульминации, задыхаемся страстью, почти готовы вплавиться друг в друга; Саша кричит, стонет, громче, меня заводит все сильней и сильней, я уже готов, Саша сладко кричит, и вот… вот… В этот момент в стену радом с кроватью с силой стучат! Что за! И мы непроизвольно останавливаемся: настрой как-то пропадает, миг счастья на мгновение теряется. Я со злостью несколько раз ударяю в стену, но что толку? И мы начинаем заново, опять почти доходим до финиша, и — снова раздается стук. Я натягиваю штаны, запыхавшийся, мокрый выхожу на площадку, стучусь в соседскую дверь — не открывает. Пинаю, глухо матерюсь, и возвращаюсь к себе.