Неудачник

Несколько минут едим молча. Вернее, незнакомец ест, а я пытаюсь справиться с блином. Сотрапезник посматривает на меня, чуть покачивает головой, сочувственно цокает. Наконец, решается:

— Похмелье мучает? — спрашивает, заглядывая в глаза.

— Есть немного, — отвечаю.

— Понимаю, друг. А я вот только собираюсь, — говорит, протягивает руку. — Я — Захар Владленович Нахвальский…

— Владимир, — жму протянутую руку.

— Хорошее имя. Как, впрочем, и многие другие. Чем занимаешься, Владимир?

Непонятно, чего мужику надо? Либо извращенец, что ищет жертву, либо любитель залезть в душу. Тоже, в сущности, извращенец. Но взгляд колкий, какой-то нордический, бледно-голубые глаза контрастируют с седоватыми волосами и бородкой.

— Завтракаю…

— Да я не о том, — говорит Захар Владленович, прихлебывая борщ. — В какой струе движешься по жизни?

И изъясняется коряво, как будто выуживая словосочетания из сборника банальностей и штампов.

— Тружусь слесарем на Мехзаводе.

Владленыч хитро щуриться, поглаживает бородку:

— Ты такой же слесарь, как я — сварщик. Хочешь, угадаю, кем работаешь?

— Валяйте.

Захар Владленович берет пельмень, и, не прожевав до конца, начинает говорить:

— Ты работаешь в достаточно крупной структуре на красивой, но не особенно важной должности. Подрабатываешь. Вторая работа связана с публичными выступлениями. Живешь один. Работой недоволен, домашних животных нет, — заканчивает невпопад.

— Вы, наверно, колдун, — говорю холодно. — А здесь отдыхаете в перерывах между цирковыми гастролями…

Захар Владленович смеется, отчего становиться похожим на сову, что ухает в ожидании добычи.

— Если бы, Вова, если бы… Я всего лишь театральный работник и заштатный журналист Металлиста. И поэт по совместительству.

— Критично вы о себе…

— Точные оценки — залог успешного целеполагания, — говорит Захар Владленович с чуть грустной улыбкой. — В детстве я очень любил Шерлока Холмса. Но знаешь, кажется, он слишком увлекся наркотиками.

— Чего не скажешь о вас…

На тарелке остывает блин, уже осела взвесь в морсе. Я даже чуть забыл про желудок. Нахвальский заворожил, захватил внимание. И, при этом, вызывает противоречивое впечатление. Даже внешне. Старомодный, потертый коричневый костюм с вытертыми кожаными заплатами на локтях контрастирует с золотом на руках. На одном из колец посверкивает небольшой прозрачный камень. И на ногтях маникюр…

— По мне много чего не скажешь. Как и по каждому из нас, — говорит Нахвальский, прихлебывая гадкое пиво. — Но есть некоторый момент узнавания, который помогает увидеть неочевидное даже в таком месте. Поэтому я подсел к тебе за столик, Вова. И поэтому точно знаю, что Холмс был наркоман.

— Но вы можете ошибаться. И вообще, с чего вы взяли, что я стану с вами разговаривать. Вид-то у меня определенно недружелюбный…

— Я попробовал. Как видишь — получилось. Просто я, как и ты сейчас, ищу выход…

Захар Владленович сощурился и улыбнулся, отчего мне стало не по себе.

— Что ж, я, тем временем, уже доел. Пора прощаться, Вова. Вот моя визитка, — говорит он, протягивая плотный прямоугольник синего картона. — Когда посчитаешь необходимым — звони.

Он поднимается, накидывает дубленку, шарф и направляется к выходу. Но через пару шагов вдруг останавливается, поворачивается, говорит чуть слышно:

— А выход из зеленой комнаты в осознании непрерывности настоящего…

Вот тут я удивляюсь, но стараюсь не подать вида. Наверно, это тоже написано у меня на лице. Захар Владленович уходит, а я еще долго сижу, глядя в розовую муть морса.

На улице метет не сильно, но размашисто. В такие моменты хочется поздней весны или раннего лета. Чтобы приятно пахло и меньше мусора. Или кристальной мглистости ночи, когда полулежишь у камина в дорогом особняке. И бокальчик коньяку согревает обоняние…

Холод вымораживает плохое настроение. Я даже забываю про Нахвальского с его занимательной риторикой. Опять вымороженные остановки, промерзшие автобусы. Музыка в наушниках лишь подсвечивает бриллиантовый мороз.

Несколько раз звонит Саша. Проверяет, хочет встретиться. Соглашаюсь. Чтобы скоротать время, иду в кинотеатр. Без разницы, какой фильм, какое место. Иногда бывает очень нужно оказаться в большом темном зале в обществе картины и других людей. Самое странное, что даже там ты остаешься один. Несмотря на хруст попкорна и шипение газировки. Любые образы рождают множественные отклики в душе. Твои отклики. Но, погрузившись в условно чужие мысли, перестаешь мять в груди мокрую вату депрессии.

И без разницы, о чем фильм. Визуально-звуковой поток, распадающийся на образы. Я сижу в полупустом зале, в темноте, а свет от экрана отражается на лице. Сейчас почти не существует личности, только зритель, что подчинен воле режиссера.