Нетелефонный разговор

Прочитал заметки современников о предсмертных днях и смерти Маяковского. Не скажу, что слезы наворачиваются, но грустно. Как же мало материального от нас остается. Нет, не вещей, квартир и прочего – у некоторых – много, да и сам я оброс ненужной малоценкой. А вот оглянулся вокруг – несколько моих книжек на полке попались на глаза да с десяток разбросанных по аппаратуре дисков с песнями. Не сравниваю себя с великими, а и сравниваю – а как иначе? Все же мы всего-навсего – человеки!

А если бы он промахнулся
В проезде своем Лубянском,
Что было бы с ним и с нами
В столетии графоманском?
Пишут старатели в ГПУ,
А он вот, тепленький, на полу!
И не в Елабуге сгинул он,
И на плечах – не роба,
Ни под который его уклон
Не приспособил Коба.
Стоят свинцовые тыщи строк,
Растаяла змейка дыма!
Жаль, конечно, когда не в срок,
Но лучше ли было –
Мимо?

И отодвигаясь от чужого и приближаясь к своему гробу, задумался: вот шумим иногда, мелькаем в экранах и на людях, записываем в столбец мыслишки и дела (делишки) на предстоящий день, а чего все это, собственно, стоит?

А я так и вовсе! Жизнь моя – мало кому интересная, такая мелкомасштабная. Не сказать, что незамеченно живу – суечусь, на тусовки на всякие зван, как бы даже любим (все время слово именно это слышу от людей), а никакого места ни в стране, ни в литературе не занимаю. Никогда, ни единого раза не был куда-то избран, выдвинут, не в смысле там партийных съездов, Верховных Советов или, по-теперешнему, Дум. Нет, просто в какую-нибудь комиссию, мандатную, счетную, что ли, или распределяющую путевки в Дома творчества.

Даже фирма «Мелодия», где авторитет этого сочинителя как бы должен был стоять высоко (семнадцать авторских виниловых дисков-гигантов и Золотой диск – от фирмы), редко вызывала на заседания Совета.

Пришел однажды на выборное собрание в московскую писательскую организацию, где пассивно числился членом аж с 1968 года. Сижу в фойе с отпечатанными списками, за которые должен отдать голос. Окуджава, не такой еще знаменитый, как на закате, подошел.

– Зачеркиваешь? Зачеркивай побольше!

Я и зачеркивал. Неужто не понимал, что это глупо, что при любом варианте голосования все просчитано и решено заранее? Наверное, людям, всем людям, и психически здоровым, присуща мания величия. Мы склонны думать, что от нас нечто зависит. И еще тщеславны – нас греют такие глупости, как премии и звания.

Но ведь в этих списках, ни в одном, нет же и никогда не было моей фамилии. Неужто я еще и настолько был глуп, чтобы жалеть об этом, завидовать тем, в списках?

А сегодня призадумался: а почему имело и имеет место такое вот малоуважительное отношение ко мне людей, принимавших и принимающих решения? За исключением ушедших навсегда это – одни и те же люди. И не стоит ли в себе, в существе своем, поискать причины, в характере человека, нескромного на слово, удачливого, на чужой взгляд, везунчика, а при этом не имеющего никакой власти, от которого ничего не зависит! Так случилось по моей изуродованной судьбе или это мое свойство по рождению, карма?

И сейчас я думаю, что все же второе. Ведь и в моем доме верховодит жена и в конфликтных ситуациях, возникающих едва ли не каждый день, как правило, одерживает верх. И я снова, вместо заслуженного ею бранного слова, говорю ей ласковые слова и, мне так кажется, продолжаю ее любить. А я ведь не из тех обожателей и облизывателей женщин. И выходит – это я такой мелкокалиберный человек.

Приснилось или пригрезилось перед рассветом, но будто бы заказали мне сочинить себе эпитафию. И она сразу вынырнула из полудремы:

Прожил свой век,
Не нарушая правил,
И пролетел над миром,
Легкокрыл,
И никакого следа не оставил,
И никакого чуда не открыл.

Серенада Дон Кихота

Этого я не должен был писать, не потяну – я не Сервантес. Речь – о моей Дульцинее, о Лидочке. Вы помните, Дульцинея – не подарок, она – выдумка влюбленного Идальго.

Переход по шаткому настилу через черную Волгу (о нем писано) ко мне Лидочка совершила 5 марта 1957 года, и с тех пор дату эту мы отмечаем как нашу свадьбу, которой никогда не было, вот уже сорок шестой раз. Подумать только!

Приглашено шестьдесят гостей, близких и не очень, знаменитых и не очень, новых русских и не очень русских, – короче, вся Москва в разрезе. Выбран вкусный, только что открытый ресторан на Патриарших прудах. Пахнет празднично, но я-то знаю – в нашем доме перед праздниками обычно пахнет разборкой, истерикой.