Нет у любви бесследно сгинуть права...

В один день так случилось; мой товарищ поехал верхом, а я осталась в слезах. Очень уже поздно, стало смеркаться, и гораздо уже темно; вижу, против меня скачут двое верховые, прискакали к моей карете, кричат: «Стой!» Я удивилась; слышу голос мужа моего и с меньшим братом, который весь мокр. Говорит мой муж: «Вот он избавил меня от смерти». Как же я испужалась! Как-де мы поехали от вас, и все разговаривали, и сшиблись с дороги; видим мы, за нами никого нет; вот мы по лошадям ударили, чтоб скорее кого своих наехать; видим, что поздно; приехали к ручью, казался очень мелок; так мой муж хотел наперед ехать опробовать, как глубок. Так бы они, конечно, утонули, потому что тогда под ним лошадь была не проворна и он был в шубе; брат его удержал, говорит: «Постой! на тебе шуба тяжела, а я в одном кафтане, подо мною же и лошадь добра, она меня вывезет, а после вы переедете». Как это выговори, тронул свою лошадь, она передними ногами ступила в воду, а задними уже не успела, как ключ ко дну; так крутоберего было и глубоко, что не могла задними ногами справиться, одна только шляпа поплыла; однако она очень скоро справилась, лошадь была проворная; а он крепко на ней сидел, за гриву ухватился. По счастию их, человек их наехал, который от них отстал; видя их в такой беде, тотчас кафтан долой, бросился в воду; он умел плавать, ухватил за волосы и притащил к берегу. И так бог его спас живот, и лошадь выплыла. Так испужалась и плачу, и дрожу вся; побожилась, что я его никогда верхом не пущу; спешили скорее доехать до места, насилу его отогрели, в деревню приехавши.

После, несколько дней спустя, приехали мы ночевать в одну маленькую деревню, которая на самом берегу реки, а река пре-широкая; только что мы расположились, палатки поставили, идут к нам множество мужиков, вся деревня, валяются в ноги, плачут, просят: «Спасите нас! Сегодня к нам подкинули письмо; разбойники хотят к нам приехать, нас всех побить до смерти, а деревню сжечь; помогите вы нам! У вас есть ружья; избавьте нас от напрасной смерти, нам обороняться нечем; у нас кроме топоров ничего нет; здесь воровское место; на этой неделе здесь в соседстве деревню совсем разорили; мужики разбежались, а деревню сожгли». Ах, боже мой! Какой же на меня страх пришел; боюсь до смерти разбойников; прошу, чтоб уехать оттудова: никто меня не слушает. Всю ночь не спали, пули лили, ружья заряжали, и так готовились на драку; однако бог избавил нас от той беды: может быть, они и подъезжали водою, да побоялись, видя такий великий обоз, или и не были. Чего же мне эта ночь стоила! Не знаю, как я ее пережила; рада, что свету дождалась. Слава богу! Уехали.

И так мы три недели путались и приехали в свои деревни, которые были на половине дороги, где нам определено было жить.

Приехавши, мы расположились на несколько время прожить, отдохнуть нам и лошадям; я очень рада была, что в свою деревню приехали. Казна моя уже очень истончала; думала, что моим расходам будет перемена, не все буду покупать, по крайней мере сена лошадям не куплю; однако я не долго об этом думала; не больше мы трех неделей тут прожили, паче чаяния нашего вдруг ужасное нечто нас постигло. Только что мы отобедали — в этом селе был дом господский, и окна были на большую дорогу — взглянула я в окно, вижу я пыль великую по дороге; видно издалека, что очень много едут и очень скоро бегут. Как стали подъезжать, видно, что все телеги парами, позади коляска… все наши бросились смотреть; увидели, что прямо к нашему дому едут: в коляске офицер гвардии, а по телегам солдаты, двадцать четыре человека. Тотчас узнали мы свою беду, что еще их злоба на нас не умаляется, а больше умножается. Подумайте, что я тогда была! Упала на стул; а как опомнилась, увидела полны хоромы солдат. Я уже ничего не знаю, что они объявили свекру; а только помню, что я ухватилась за своего мужа, и не отпускаю от себя; боялась, чтоб меня с ним не разлучили. Великий плач сделался в доме нашем; можно ли ту беду описать? Я не могу ни у кого допроситься, что будет с нами, не разлучат ли нас. Великая сделалась тревога; дом был большой, людей премножество, бегут все с квартир, плачут, припадают к господам своим, все хотят быть с ними неразлучно; женщины как есть слабые сердца, те кричат, плачут. Боже мой, какой это ужас! Кажется бы, и варвар, глядя на это жалкое позорище, умилосердился. Нас уже на квартиру не отпущают; как я и прежде писала, что мы везде на особливых квартирах стояли, так не поместились в одном доме; мы стояли у мужика на дворе, а спальня наша была сарай, где сено кладут. Поставили у всех дверей часовых, примкнуты штыки. Боже мой, какой это страх! Я от роду ничего подобного этому не видала и не слыхала. Велели наши командиры кареты задавать; видно, что хотят нас везти, да не знаем куда. Я так ослабела от страху, что на ногах не могу стоять.