Нет у любви бесследно сгинуть права...

Доехали мы до города, где надобно нам выгружиться на берег, и ехать сухим путем; я была и рада, думала таких страхов не буду видеть; после узнала, что мне нигде лучшего нет: не на то меня судьба определила, чтоб покоиться! Какая же это дорога? Триста верст должно было переехать горами, верст по пяти на горы, и с горы также; они же как усыпаны диким камнем, а дорожка такая узкая, в одну лошадь только впряжено, что называется гусем, потому что по обе стороны рвы, ежели в две лошади впрячь, то одна другую в ров спихнет; оные же рвы лесом обросли. Не можно описать, какой они вышины; как взъедешь на самый верх горы и посмотришь по сторонам — неизмеримая глубина; только видны одни вершины лесу, все сосна да дуб; от роду такого высокого и толстого леса не видала. Эта каменная дорога, я думала, что у меня сердце оторвет; сто раз я просилась: дайте отдохнуть! Никто не имеет жалости; а спешат как можно наши командиры, чтоб домой возвратиться; а надобно ехать по целому дню, с утра до ночи, потому что жилья нет, а через сорок верст поставлены маленькие домики, для пристанища проезжавшим и для корму лошадям. Что случилось? Один день весь шел дождь и так нас вымочил, что как мы вышли из колясок, то с головы и до ног с нас текло, как из реки вышли; коляски были маленькие, кожи все промокли, закрыться нечем; да и приехавши на квартиру обсушиться негде, потому что одна только хижина, а фамилия наша велика, все хотят покою. Со мною и тут несчастье пошутило. Повадка или привычка прямо ходить; меня за то с малу били: ходи прямо, притом же и росту я немалого была: как только в ту хижину вошла, где нам ночевать, только через порог переступила, назад упала, ударилась об матицу, она была очень низка, так крепко, что я думала, что с меня голова спала. Мой товарищ испужался; думал, я умерла; однако молодость лет все мне сносить помогала, всякие бедственные приключения; а бедная свекровь моя так простудилась от этой мокроты, что и руки и ноги отнялись, и через два месяца живот свой окончила. Не можно всего описать, сколько я в этой дороге обеспокоена была, какую нужду терпела: пускай бы я одна в страдании была, товарища своего не могу видеть безвинно страждущего.

Сколько мы в этой дороге были недель, не упомню. Доехали до провинциального города того острова, где нам определено жить. Сказали нам, что путь до того острова водою, и тут будет перемена; офицер гвардейский поедет возвратно, а нас препоручат тутошнего гарнизона офицеру, с командою 24 человека солдат. Жили мы тут неделю, покамест исправили судно, на котором нам ехать, и сдавали нас с рук на руки как арестантов. Это столько жалко было, что и каменное сердце умягчилось; плакал очень при расставании офицер и говорил: «Теперь-то вы натерпитесь всякого горя; эти люди необычайные; они с вами будут поступать, как с подлыми, никакого снисхождения от них не будет». И так мы все плакали, будто с сродником расставались. По крайней мере привыкли к нему; как ни худо было, да он нас знал в благополучии, так несколько совестно было ему сурово с нами поступать. Как исправились с судном, новый командир повел нас на судно; процессия изрядная была, за нами толпа солдат идет с ружьем, как за разбойниками. Я уже шла, вниз глаза опустив, не оглядывалась; смотрельщиков премножество по той улице, где нас ведут. Пришли мы к судну; я ужаснулась, как увидела, великая разница с прежним; от небрежения дали самое негодное, худое; так по имени нашему и судно! хотя бы на другой день пропасть; как мы тогда назывались арестанты, иного имени не было; — что уже в свете этого титула хуже? Такое нам и почтение! Все судно из пазов доски вышли; насквозь дыры светятся; а хотя немножко ветер, так все судно станет скрипеть; оно же черное, закоптелое; как работники раскладывали в нем огонь, так оно и осталось, самое негодное, никто бы в нем не поехал. Оно было отставное, определено на дрова; да как очень заторопили, не смели долго нас держать, какое случилось, такое и дали; а может быть и нарочно приказано было, чтоб нас утопить; однако, как не воля божия, доплыли до показанного места живы.